Знание-сила, 2004 № 11 (929)

— Вы говорите о террористах, по крайней мере русских террористах XIX века, как мне кажется, с некоторой симпатией. Но все-таки это быт люди, готовые пойти на убийство других людей не на войне, в мирное время. И потом, от не могли не понимать, что посылают своих товарищей на верную смерть, что в каждом случае возможна гибель и ни в чем не повинных обывателей, которые случайно окажутся рядом. Ничего себе —убивать представителей того самого народа, ради освобождения которого они и затевали все это безумие...

— Террористы были очень разными людьми, и отношусь я к ним очень по-разному. Был Нечаев...

— Ну. этот - просто темная личность, шантажист. Кажется, ему нужна была только власть над другими людьми, власть во что бы тс ни стало и любыми средствами. А на социалистические идеи ему, на самом деле, было, по-моему, глубоко наплевать...

— Не скажите... Конечно, это был человек, мягко говоря, неприятный, конечно, он шел на шантаж, создавал видимость организации, но я совсем не уверен, что все это делалось из корыстных соображений, из чистого стремления к личной власти. Он совсем не был чужд социалистических идей, он много читал, и сохранились его заметки по поводу трудов классиков научного социализма. Разумеется, неразборчивость в средствах сделала его фигурой вполне одиозной, но, обратите внимание, русские народники высшего, так сказать, эшелона, с которыми он встречался за границей, прекрасно поняли его сущность, знали ему цену и все же считали возможным и полезным использовать его во имя дела.

— Что, кстати говоря, совсем не красит и самих классиков.

— Да, но были и террористы совсем иного типа, классический тип террориста-народовольца совсем другой. Кстати, классический тип сложился уже после Нечаева. Это в основном дворяне, люди с высоким чувством долга, с чувством вины перед собственным народом, который, сам оставаясь в бедности и темноте, своим трудом оплатил их образование, их состояние, саму их способность читать, думать, заниматься интеллектуальным трудом, доставляющим наслаждение. Они «платили по счетам».

— Своеобразный способ... А что, заповедь «не убий» была ими отменена в борьбе за светлое будущее народа?

— Попробуйте понять их психологию. Прежде чем решиться на это, человек должен был перешагнуть через два порога. Порог первый — жертва собой, своей собственной жизнью во имя высокой цели. Они входили в организацию, отказываясь от родителей, жены (если только она не становилась «товарищем по борьбе»), детей. Отказывались от профессии, в которой они могли бы сделать прекрасную карьеру. От славы, к которой, возможно, они были близки. От простых удовольствий мирной жизни. И все это — во имя организации, созданной для благого дела. Это прекрасно описал Тургенев в одном из своих стихотворений в прозе. Оно так и называется: «Порог (Сон)». Если позволите, я вам его напомню.

«Я вижу громадное здание.

В передней стене узкая дверь раскрыта настежь; за дверью — угрюмая мгла. Перед высоким порогом стоит девушка... Русская девушка.

Морозом дышит та непроглядная мгла; и вместе с леденящей струей выносится из глубины медлительный, глухой голос.

— О ты, что желаешь переступить этот порог, знаешь ли ты, что тебя ожидает?

—Знаю, — отвечает девушка.

—Холод, голод, ненависть, насмешки, презрение, обида, тюрьма, болезнь и самая смерть?

—Знаю.

—Отчуждение полное, одиночество?

— Знаю... Я готова. Я перенесу все страдания, все удары.

— Не только от врагов — но и от родных, от друзей?

— Да, и от них.

— Хорошо. Ты готова на жертву?

-Да.

— На безымянную жертву? Ты погибнешь — и никто... никто не будет даже знать, чью память почтить!..

— Мне не нужно ни благодарности, ни сожаления. Мне не нужно имени.

— Готова ли ты на преступление?

Девушка потупила голову...

— И на преступление готова.

Голос не тотчас возобновил свои вопросы.

— Знаешь ли ты, — заговорил он наконец, — что ты можешь разувериться в том, чему веришь теперь, можешь понять, что обманулась и даром погубила свою молодую жизнь?

— Знаю и это. И все-таки я хочу войти.

— Войди!

Девушка перешагнула порог — и тяжелая завеса упала за нею.

— Дура! — проскрежетал кто-то сзади.

— Святая! — пронеслось откуда-то в ответ».

— Да уж, симпатии Тургенева явно на стороне девушки, как, по-моему, и ваши...

— Народников поддерживало общество, и террористов тоже.

— Вы хотите сказать — образованное общество, то есть в те времена подавляющее меньшинство народа. А простые, не слишком образованные люди никогда их не поддерживали... Между прочим, исламских фундаменталистов их общество тоже поддерживает, причем как раз не столько образованное, сколько весь народ во главе с муллами, идеологами, политиками. Я видела по телевизору ликующих женщин, ликующие толпы, поднимающие вверх две пальце в знак победы. Победы над кем ? Над мирными служащими, не подозревающими о смерти через минуту? Над людьми, которые никогда ничего плохого им не сделали? Вот чем все это закончилось, а начиналось. по вашим словам, так красиво...

— Не по моим словам, а по словам Тургенева. Поймите, было особое состояние общества, и мусульманское общество тоже находится сегодня в особом состоянии. Как минимум вы исходите из того, что ценность человеческой жизни вообще — высшая ценность. Это альфа и омега всей вашей реакции, вашего отношения к терроризму. И моего тоже. Но следует понимать, что так было не всегда и сегодня так далеко не везде. Мы — представители современной западной христианской культуры; даже в христианском мире совсем недавно эта ценность не была неоспоримо высшей. Я никого не осуждаю, никого не оправдываю, я пытаюсь понять. Все-таки я историк, а не проповедник.

Я думаю, приходу каждого конкретного человека к террористам, как правило, предшествовала и какая-то личная психологическая драма. Сейчас я занимаюсь старшим братом Ленина, народником-террористом Александром Ульяновым, он, кстати, воплощает именно классический тип народника-террориста. Для него такой драмой стала, по-моему; смерть отца — он очень любил отца. Вообше он был немного странным человеком.

По отношению к родным он порой вел себя с необъяснимой жестокостью. Он, например, потребовал у матери свою золотую медаль, которой был награжден за прекрасную работу по зоологии на третьем курсе университета, чтобы продать ее и купить какие-то необходимые ингредиенты для бомбы. И объявил ей, что свою гимназическую награду он тоже продал по той же причине. Ну ладно, надо было — и продал; но зачем говорить об этом матери, которая, как он прекрасно знал, очень ценила его учебные успехи, гордилась этими медалями и скорее продала бы что-нибудь другое? Очевидно, он и говорил ей тем самым: все, что ты ценишь, теперь не имеет для меня никакого значения, и твои чувства по этому поводу тоже не имеют никакого значения...