Знание-сила, 2004 № 04 (922)

События жизни непредсказуемы. Они кажутся случайными. Но из них лепится неслучайная жизнь. Что завтра, знать не могу. Но знаю, что случайности, становящиеся неслучайными, бывают разные. В стенах научного института одни, за кулисами театра другие. И я принял решение.

Осенью 1978 года я сжег мосты. Объявил, что уйду через два года, и точно назвал время — осень восьмидесятого. Сказал, пойду туда, где жизнь ближе к жизни. Шаталин среагировал сдержанно. Пройдет, мол, два года, там посмотрим. Остальные смотрели с любопытством: ну-ну...

Куда уйду, я не представлял. Был образ какого-то жизненного пространства, где события подчиняются воле художника, которому я доверяю в его амплуа (не обязательно — принимаю как свое).

Может, театр, может, киностудия, еще что-то. Моя роль была неопределенной. Со стороны это выглядело странно, ареально. Это не беспокоило. Я умею и люблю быть полезным людям, когда сами они и их дела мне симпатичны. Руки на месте, голова и сердце тоже. Хорошо бы найти работу, близкую к амплуа актера или музыканта. Но придется мыть полы, таскать ящики—тоже неплохо. Что угодно, лишь бы видеть, слышать, соотноситься с тем, что происходит. А там моя забота, как с этим обойтись. Я был готов на все.

Предстояло от слов и мыслей перейти к делу. Это оказалось непросто. Время шло, срок приближался. И тогда явился персонаж. Не реальный человек, а персонаж по имени Отар Иоселиани. Он помог укрепиться в моем решении, планах и в конце концов исполнить их. Случилось это так.

Фильм «Жил певчий дрозд» я знал давно. Не любить его, по-моему, невозможно. А тут, словно по заказу, в кинотеатре «Тбилиси» целую неделю показывали фильмы Иоселиани. Я посмотрел все. Там были и «Певчий дрозд», и «Георгобистве» («Листопад» в русском приблизительном переводе), где жизнь вина, словно клеенка Пиросмани, где нарисованы судьбы людей. И «Пастораль», где трещины в грузинской культуре, выглядевшие в более ранних фильмах крокелюрами на старой живописи, приняли вид разрывов, возивших катастрофой (потом она и разразилась, Иоселиани все предвидел). Какие-то еще фильмы, не припомню.

Я посмотрел и понял, что пространство, подчиненное воле этого художника, то, которое мне нужно, чтобы решать свои проблемы.

Стал думать, что делать. Очевидно, надо было ехать в Тбилиси. Как? К кому? У меня никого там не было. Позвонил Юлику Киму, попросил поддержки. Я слышал, что у него в Грузии много друзей. Мы встретились в метро на Павелецкой. Он спросил, чего я хочу от Иоселиани. И вообще, зачем все это. Я стал говорить, что хочу изменить случайности, которые меня сопровождают. Под критическим взглядом Юлика слова жухли, все выглядело абстрактным умствованием. Он сказал, что Иоселиани как раз в Москве, на днях будет выступать в Доме ученых. Так я оказался на той «встрече кинорежиссера Отара Иоселиани со зрителями». Пошел туда с твердым намерением подойти и поговорить.

Внешне все действительно было как «встреча кинорежиссера» со зрителями, «разговор» с ними. Иоселиани говорил. Забыл что, помню обрывки и атмосферу: Люди из зала задавали вопросы. Иоселиани отвечал. Но ни встречи, ни разговора не было.

В конференц-зале ученого дома над головами людей взлетали их вопросы, как воздушные шары, надутые уплотненной пустотой. Они летели на сцену. Там сидел или стоял, не помню, Иоселиани. Некоторые шары он пропускал, они пролетали мимо. Некоторые брал в руки и прокалывал, или они сами лопались. Когда пустота, сжатая оболочкой, высвобождалась, раздавался хлопок. Пустота возвращалась во всеобщее ничто. Иоселиани пожимал плечами. Его спросили, что он любит. Он ответил: «Я люблю пить вино». Надо хотя бы немного знать Грузию, чтобы оценить этот ответ. Потом показали фильм «Пастораль».

Я подумал тогда, что для него делать фильмы — единственная возможность сохранить себе жизнь среди людей. И еще, что у меня к нему нет вопросов. И сказать ему нечего. Я не подошел к нему. Просить о том, что мне было крайне важно, посчитал бессмысленным. Обремененный своим, он меня бы не понял. И сейчас думаю, что поступил тогда правильно.

В сущности, то был еще один урок для меня: человек сам в себе и тот же человек во мне — не одно и то же. Разные персонажи, хотя у них и одинаковое имя. Иоселиани в себе был далек от меня. В атмосфере, заполненной пустыми надутыми шарами, я не был уверен, что он не спутает меня. Еще налепит на меня наотмашь маску, от которой потом не поймешь, как избавиться. В той атмосфере он был закрыт наглухо. А другой атмосферы не было.

В то же время этот человек отдавал себя в своих фильмах всем, кто пожелает. Отдавал бескорыстно, без утайки, с аристократической щедростью. Всем, значит и мне. Я принял подарок. Так во мне появился тот Иоселиани, в создании которого я разделил авторство с живым человеком, не спрашивая на то его соизволения. Столь же реальный, как и живой. Этот человек был открыт ко мне. В общении с ним препятствий не было. Я понял, чтобы решить мои собственные проблемы, мне не надо обременять живого Иоселиани. Достаточно обратиться к персонажу, он мне поможет. И тогда я принял решение ехать к персонажу Иоселиани в Тбилиси, понимая, что, в общем, неважно, попаду я к нему реально на работу или нет. Важно, что жизнь, изменив внешнее (не внутреннее) направление, получит новое качество, которое мне было нужно.

Миша Бермант работал, как и я, у Шаталина. Он знал о моих планах. Судьбе было угодно, чтобы он познакомил меня со своим другом юности Муртазом Бабунашвили. Тот был проректор по науке в Институте управления народным хозяйством Грузии. Он бывал в нашем отделе, участвовал в научных конференциях, которые проводил Шаталин. Он откликнулся, взялся помочь. Знакомство с ним я отношу к цепи реальных событий, происшедших в моей жизни благодаря созданному мной персонажу Иоселиани.

В марте восьмидесятого я закончил монографию «Детерминационный анализ» и сдал ее Владимиру Левантовскому в Главную редакцию физико-математической литературы издательства «Наука». Ее не было в официальных планах. Рекомендации нобелевского лауреата Леонида Канторовича и Станислава Шаталина помогли, чтобы ее приняли в печать. А когда наступила осень, я уволился из института, сел на поезд и уехал в Тбилиси. Муртаз ждал меня на перроне. Был стол у него дома, мы сидели, а потом меня унесли в больницу на носилках без сознания. Прямо за столом у меня открылось сильнейшее желудочное кровотечение, много крови было потеряно. Тбилиси начался с больницы и капельницы. Мудрое начало. Только к Новому году я появился в институте, как тень. С пониманием и щедростью, за которые я буду благодарен ему всю жизнь, Муртаз помог мне прожить в этом чужом для меня городе почти год, как я хотел. Год жестокий и щедрый. Его я ни за что не согласился бы вычеркнуть из своей жизни или заменить каким-нибудь другим.