Сандерс Э.П. - Иисус и иудаизм

Швейцеру возражали главным образом по двум направлениям: экзегеза и истинный смысл. Додд проанализировал материал речений» в частности, глаголы «приблизилось» и «достигло» (Мк. 1:15; Мф. 12:28), и пришел к выводу» что Иисус фактически никогда не говорил: «Царство — это реальность близкого будущего», он говорил: «Царство здесь» 12. Поэтому Додд считал, что в основании лежит «осуществленная эсхатология». У Додда есть и второе направление атаки. Он допускает, что Иисус говорил языком апокалипсической эсхатологии, но предполагает, что на самом деле он не имел в виду, что один век сменяется друтим; скорее, он использовал этот язык для описания более высокой реальности: язык выглядит темпоральным и горизонтальным, на самом же деле его следует понимать как духовный и вертикальный 13.

Согласно Бультману, Иисус говорил и думал, что царство наступит как будущее событие, но эти слова имеют иной, «истинный» смысл: царство всегда будущее и всегда обуславливает настоящее 14. Он принял швейцеровского Иисуса, но предложил иначе понимать его значимость и смысл.

Способна ли пата гипотеза выдержать атаку по этим двум направлениям? Чтобы ответить на этот вопрос, я подробнее остановлюсь на гипотезе Швейцера.

Он начинает с предположения, что существовала четко формулируемая и всеми принятая система еврейской эсхатологии, включающая, помимо всего прочего, представления о космическом Сыне человеческом и о том, что концу мира должны предшествовать страдания 15. Он приписывает Иисусу эту эсхатологическую догму (р. 350) и затем показывает, что эта догма позволяет объяснить ряд отрывков:

1. Притчи о сеятеле и о сборе урожая: конец наступит подобно времени сбора урожая; Иоанн Креститель посеял семя, которое растет само по себе (р. 355—357).

2. Миссионерское напутствие в Мф. 10: отрывок полностью аутентичен и хронологически находится на своем месте. Он показывает, что Иисус послал двенадцать апостолов, полагая, что им придется терпеть страдания, и он ожидал прихода Сына человеческого до того, как они завершат обход всех городов Израиля (р. 356—364).

3. Возвращение учеников и решение Иисуса удалиться от народных толп (Мк. 6:30 сл., 45): ожидания Иисуса не исполнились, и он решил уединиться — очевидно, чтобы обдумать свои дальнейшие действия (р. 364).

4. Предсказание страстей (Мк. 8:31—33 и в других местах): Иисус решил сам принять страдание и таким образом форсировать эсхатон (р. 370, 387—389).

5. Преображение (Мк. 9:2—8): трем ведущим ученикам было открыто, что Иисус — это Сын человеческий и Мессия (р. 382—386).

6. Исповедание в Кесарии Филипповой (Мк. 8:27—30): эта тайна открывается остальным ученикам (р. 386 сл.)»

7. Предательство (Мк. 14:10 сл.): Иуда открывает тайну притязания Иисуса высшим священникам (р. 393,396).

8. Вопрос высшего священника (Мк. 14:61): высший священник знал тайну, и это привело к осуждению Иисуса (р. 397).

Я думаю — и об этом ясно говорит содержание настоящей работы — что Швейцер был прав, стремясь найти «внутреннюю связь» деятельности Иисуса с его смертью и его собственных чаяний с чаяниями его последователей. Далее, совершенно разумно искать эту внутреннюю связь в еврейской эсхатологии. Теперь мы знаем, что той конкретной эсхатологии, которую постулировал Швейцер, в законченном, установившемся виде не существовало, а может быть, не существовало вообще 16. Но здесь я хочу заострить внимание, главным образом, на тех отрывках, на которых держится теория Швейцера. О некоторых из них много говорилось вне связи с постулируемой Швейцером эсхатологической догмой. Предсказания страданий учеников и своего собственного мученичества обычно — и я думаю, правильно — рассматриваются как «пророчество» задним числом. Исповедание в Кесарии Филипповой часто вызывает сомнения по тем же причинам. Сомнения в исторической достоверности суда и особенно вопроса высшего священника были изложены в гл. II. Короче говоря, отрывки, основополагающие для теории Швейцера, вне этой теории сомнительны. У многих исследователей, как и у меня, создается впечатление, что теория Швейцера навязана текстам и не вытекает из них естественным образом.

Думаю, что против моей позиции эти возражения выдвинуть нельзя. Основополагающие отрывки вызывают намного меньше сомнений, а наиболее существенные — бесспорны. Например, фактом является то, что Иисус был казнен римлянами, а ученики нет — ни тогда, ни в последующие тридцать лет. Из этого неизбежно следует вывод, что никто не считал Иисуса мятежником. Сопоставление группы сторонников Иисуса — их численности и отсутствия оружия — с громадностью храма и его охраной, не говоря уже о римских войсках, сразу показывает, что Иисус и его группа не могли завладеть храмом и, безусловно, не могли разрушить его, не оставив камня на камне. Гам были тысячи стражей, большое число священников и левитов, а камни, из которых он был сложен, были огромными. Каждый из них, по имеющимся расчетам, весил около 80 тонн. Никто не мог думать, что странствующий харизматик представлял реальную угрозу для еврейского правительства (которое группировалось вокруг высшего священника), а тем более для Римской империи 17. Тем не менее Иисус говорил о царстве. Отсюда с необходимостью следует, что он говорил о царстве иного типа, не о том, которое поддерживается с помощью военной силы.

До этого момента, я думаю, все должны быть согласны. Это та часть общей характеристики Иисуса, которую я считаю достоверной. Дальше могут начаться разногласия. Некоторые будут настаивать, что Иисус стремился к внутреннему, духовному царству в рамках обычного мира, участниками которого станут те, кто намерен жить согласно золотому правилу 53’. Другие предпочтут космический катаклизм Швейцера. И так далее. Однако невозможно предположить, что, пользуясь этим словом, он в действительности не имел в виду «царство». Если он использовал его только символически (как призыв отдаться во власть Бога), мы должны будем сделать вывод, что он обманывал своих учеников, продолжавших ожидать наступления царства. Мнение, что Иисус был обманщиком и возбуждал в своих учениках ложные надежды, придумывая притчи, разгадать которые удалось только с помощью литературного анализа двадцатого столетия, — такое мнение должно быть отброшено.

Утверждение, что публичная деятельность Иисуса укладывается в общие рамки эсхатологии возрождения, тоже основано на более или менее неоспоримых фактах. Сегодня практически никто не сомневается» что он начал свою деятельность под влиянием Иоанна Крестителя, и письма Павла доказывают, что движение его последователей выполняло работу, соответствующую эсхатологическому периоду: сначала завоевание Израиля, а затем — язычников (сначала евреям, но также и грекам: Рим. 1:26 и в других мест; схема становится обратной в Рим. 11, но это собственный вклад Павла). Вынести Иисуса целиком за рамки этой схемы было бы актом исторического насилия.