Сандерс Э.П. - Иисус и иудаизм

Первое и самое очевидное возражение — что все речения, в которых Иисусу приписывается желание умереть, так тесно связаны с тем, что произошло, и с учением раннего христианства. что вероятность их создания ранней Церковью чрезвычайно высока. Критерий несводимости ни в коем случае не является непогрешимым, но здесь он должен вступить в игру. С таким же успехом можно приписать Иисусу учение о Троице или о воплощении.

Далее, историк не может быть удовлетворен объяснением которое сбрасывает со счета других действующих лиц драмы Если довести эту точку зрения до ее логического завершения получается, что Иисус сам принял решение быть убитым, пони мая свою смерть как жертву за других, и отсюда с необходимостью следует, что он добился этого, спровоцировав власти 38 С исторической точки зрения нельзя считать невозможным, что Иисус был сверхъестественной личностью, и я понимаю, что моя интерпретация его мыслей может заставить людей двадцатого столетия смотреть на него неодобрительно. Но утверждение, что он спланировал свою собственную спасительную смерть, делает его странным в любом столетии и замыкает всю драму в сфере его особой внутренней жизни 39. Все остальное, что мы о нем знаем, говорит о нем как о разумном прорицателе первого столетия. Мы должны руководствоваться этим знанием.

Третья точка зрения, согласно которой Иисус умер из-за своих высоких притязаний, — историческая возможность, заслуживающая серьезного отношения. На самом деле, я считаю ее отчасти верной. Есть ряд свидетельств, говорящих о его самоуверенности, которую многие, вероятно, воспринимали как эгоизм и дерзость. Понятно, почему данная точка зрения вызывает интерес у историка: Иисусу приписываются взгляды, которые остальным могли показаться оскорбительными 40. В двух других точках зрения этого нет. Сторонники первой просто заставляют его утверждать очевидное, во второй ему приписывается богословие, которое могло казаться малопонятным, но безвредным.

Однако высокие притязания, повторю еще раз, это нечто иное. Они помещают Иисуса в ныне знакомый нам мир, в котором находятся также Иуда, Февда и Египтянин. Последние два, несомненно, хронологически идут после него, но они показывают, что лидеры, выступавшие за Бога, бедных и Израиль, могли появляться, и что их убивали. Они не были убиты только за свои высокие притязания, только за то, что они говорили: «Я знаю тайну о Боге, и я признаю своими последователями даже тех, кто недостаточно щепетилен в отношении закона, но достаточно лоялен ко мне». Они должны были сделать что-то, чтобы их убили, но это же можно сказать и о Иисусе. Однако высокие притязания — один из факторов, сыгравших свою роль в смерти Иисуса, хотя мы не можем быть абсолютно уверены, что его высокие притязания проявлялись в явной форме. Но в неявной форме они были.

Таким образом, исследователи, предполагающие, что Иисус умер за истину «евангелия» или за утверждение их собственной версии христианства, могут идти как по правильному, так и по неправильному пути. Отводя Иисусу высокую роль, христианство, очевидно, правдиво по отношению к нему. До тех пор, пока мы стоим на этой позиции и не стремимся к дальнейшей христологической разработке (искупительная смерть) или к религиозным абстракциям реформаторской риторики (оправдание верой), мы находимся на твердом историческом основании.

Взаимоотношения между историей и богословием очень сложны, и я потратил немало усилий на то, чтобы вникнуть в эту огромную и трудную проблему. Я посвятил несколько лет тому, чтобы освободить историю и экзегезу от контроля со стороны богословия, т.е. от обязательства приходить к выводам, которые предопределены богословскими взглядами. В настоящей работе я продолжаю ту же линию. Это очень простая задача, но я считаю ее существенно необходимой для решения задач более сложных. Моя цель — быть только историком и экзегетом. Но, поскольку я критиковал столь многих за то, что их «история» и «экзегеза» диктуются богословием, читатель может поинтересоваться, насколько «мой» Иисус подогнан под мою богословскую позицию. Могу сказать просто: я либеральный, современный, секуляризованный протестант, пришедший в церковь, в которой доминируют невысокая христология и социальное евангелие. Я горжусь достижениями этой религиозной традиции. Однако я не настолько самоуверен, чтобы предположить, будто Иисус пришел ради того, чтобы установить эту традицию, или что он умер за ее принципы.

Связующая нить

Есть, однако, один жизненно важный момент, в отношении которого результаты этого исследования соответствуют моим ожиданиям. Мы искали нить, которая связывает цели Иисуса, его смерть и возникновение христианского движения. Сначала мы обнаружили общий контекст, охватывающий как Иисуса, так и возникшее после него движение: надежда на возрождение Израиля. Во-вторых, мы нашли конкретную цепь идей и событий, позволяющую нам с исторической точки зрения понять, как все происходило. Иисус провозгласил, что конец близко, что Бог скоро установит свое царство, что те, кто откликнулся на его весть, войдут в него и (по крайней меру, неявно) что он будет в нем править. Чтобы указать на переход от одной эры к другой, он сделал символический жест, опрокинув столы на территории храма. Это опасное действие привело к его казни, хотя свой вклад внесли и другие причины. После его смерти и воскресения его ученики продолжали ожидать возрождения Израиля и открытия новой эры» и по-прежнему видели в Иисусе того, кто займет в царстве первое место. Кроме того, как мы видели в гл. 8, они по-прежнему ждали неотмирного царства, которое установится в результате эсхатологического чуда, несмотря на то, что место действия могло сместиться от этого мира к небесному. Интерпретация личности Иисуса тоже постепенно менялась: на него смотрели уже не как на «Мессию» или «наместника*», а как на Господа. Некоторые из участников движения начали вовлекать в него язычников. Деятельность первых апостолов, столь хорошо отраженная в письмах Павла, полностью укладывается в известные чаяния возрождения Израиля.

Таким образом» я думаю> что связующие нити действительно есть. Кроме того, они кажутся настолько очевидными, что трудно понять, почему столь многие полагали, что не существует никакой цепи причин, ведущих от представления Иисуса о своей миссии и о царстве к его смерти и затем к Церкви. Однако я сознаю, что есть твердая традиция отрицания причинной связи, и что кое-кто подумает, что это именно я сплел нить, сшивающую все куски. Историки должны быть подозрительными по отношению к самим себе. Я пытался быть таковым, но я не могу усмотреть никакого другого объяснения самых очевидных фактов, касающихся Иисуса, его публичной деятельности и последовавших далее событий.