Сандерс Э.П. - Иисус и иудаизм

Евангелия» если смотреть на них с этой точки зрения, были написаны не для того, чтобы ответить на наши вопросы. Они не могут сказать нам, о чем думал Иисус, когда выступил со своей миссией, на что он надеялся и какие ожидания пробудил у народа Галилеи. До сих пор у нас не было ничего, кроме исходного предположения, что Иисус сознавал себя носителем миссии, связанной с царством Божьим, и что он исполнял ее словом и делом. Евангельские сообщения о деятельности Иисуса «в народе» даже об этом говорят нам в очень немногих словах. Содержатся ли в них другие данные, которые позволят нам продвинуться дальше?

Мотивация

Если бы мы могли установить мотивацию целительской деятельности Иисуса, это стало бы шагом на пути к пониманию того, в чем он видел свою задача. Но если отбросить идею, что экзорцизмы с необходимостью указывали слушателям Иисуса на присутствие царства и, совершая их, Иисус тем самым провозглашал это присутствие, оказывается, что ответ на вопрос о мотивации никоим образом не самоочевиден. Два других ответа сразу же приходят на ум: он исцелял из сострадания или для того, чтобы удостоверить свою миссию и себя как ее носителя 8. Существуют ли какие-нибудь данные на этот счет? Имеются, конечно, редакторские объяснения, особенно у Марка. Довольно забавно видеть, как исследователи серьезно размышляют над глаголом «сжалившись» (Мк. 1:41 и в других местах) как предлагающим возможный мотив целительства 9. Я не хочу отрицать, что Иисус был человеком сострадательным, но редакционное введение к рассказам об исцелениях едва ли дает нам полезную информацию о собственном взгляде Иисуса на то, что он делал.

Вопрос об удостоверении с помощью чудес более сложен, и прежде чем мы сможем правильно его поставить, нам понадобится ввести некоторый материал для сравнения. Сейчас же просто отметим, что Иисус, как сообщается, отказывался давать знамения оппонентам, которые их просили (Мф. 16:1—4 пар.; Мф. 12:38 сл. пар.), и предлагал свои чудеса в качестве знамений Крестителю (Мф. 11:2—11 пар.). Мы пока что оставим этот вопрос и обратимся к двум недавним попыткам объяснить значение чудес для понимания Иисуса, и особенно для понимания его намерений и «типа».

Недавно Харвей высказал предположение, по-настоящему интересное для понимания того» как Иисус смотрел на свои чудеса. Он отмечает, что рассказы об экзорцизмах занимают видное место в совокупности рассказов о чудесах. Это согласуется с другими рассказами (искушение) и некоторыми речениями, представляющими Иисуса «вовлеченным в противоборство с дьяволом, в котором он оказывается победителем» 10. Экзорцизмы, однако, могут — и в случае Иисуса это так и было — дать повод к обвинению экзорциста в том, что он «по собственному опыту знает мир злых духов лучше», чем тот, кто сам не баловался этим опасным черным ремеслом» 11. Харвей продолжает:

Иисус явно предпочитал тип чудесного целительства, граничащего с опасной двусмысленностью; однако, по крайней мере согласно имеющимся сообщениям, он совершал его при абсолютном минимуме тех технических процедур, которые больше всего выбывали подозрение относительно его истинных полномочий и мотивов 12.

Его следующая мысль заключается в том, что приписываемые Иисусу чудеса (те, которые он «предпочитал») в значительной степени согласуются с чудесами, предсказанными в Ис. 35:5 сл. Он отмечает, что Матфей в одном из своих резюме (Мф. 15:31) «делает эту связь явной». Он продолжает:

Такие исцеления были не просто беспрецедентными; они были признаками нового века, наступления которого, как мы видели, так или иначе ожидало большинство современников Иисуса. Пользуясь жаргоном новозаветной науки, можно сказать, что они были эсхатологическими чудесами 13.

Он приходит к выводу, что исцеления Иисуса (не экзорцизмы) в общем соответствуют пророчествам Исайи о новом веке, тогда как экзорцизмы (которых нельзя было ожидать исходя из Книги Исайи) указывают на то облегчение, которое современники Иисуса связывали с наступлением нового века. Одержимость бесами не была частью мировоззрения Исайи, но в иудаизме первого столетия она воспринималась как часть того, что затрудняет жизнь человека. Таким образом, как исцеления, так и экзорцизмы указывают на одно и то же: наступление нового века 14.

Харвей допускает, что не все чудеса можно подвести под один и тот же шаблон 15, но утверждает, что Иисус «предпочитал» совершать главным образом такие чудеса, которых — в глазах его современников — требовало обещание нового века. Относительно исцеления «заболеваний, которые мы называем врожденными», Харвей замечает: «Нели пророк хотел внедрить в память человечества подлинную надежду на новый век, он должен был дать гарантию, что это невыносимое ограничение человеческого достоинства и свободы во времена благого правления Бога будет устранено» 16. И своими экзорцизмами, и речениями, «в которых он провозглашал свое превосходство» над демоническими силами.

Иисус, по-видимому, демонстрировал возможность окончательной победы над этим демоническим ограничением. Действительно, мы можем сказать, что чувство порабощенности миром духов, испытываемое многими современниками Иисуса, было таково, что они едва ли могли признать его своим спасителем, если бы не видели, что он нанес решающий удар этому грозному врагу. 17

Утверждение, что Иисус сознательно совершал исцеления, которые, «будучи абсолютно беспрецедентными в [его] собственной культуре» 18, делались по образцу Ис. 35:5 сл., служит дополнением к последующему утверждению, что публичная деятельность Иисуса в некоторых важных моментах соответствует образцу Ис, 61:1 19.

Аргументация Харвея заслуживает тщательного рассмотрения. Его утверждение об уникальности чудес Иисуса отличается от утверждения, которое мы рассматривали выше, — что Иисус обладал уникальным сознанием эсхатологической власти 20. Утверждение Харвея об уникальности можно проверить эмпирически — по крайней мере, в теории. Ангел памяти 34* не оставил нам перечня всех чудес, когда-либо совершенных в Палестине. В любом случае, вот самое полное утверждение Харвея:

...большинство совершенных Иисусом чудес — это, с одной стороны, исцеления слепых, хромых, глухих и немых (исцеления, которые фактически не имели прецедента в его культуре), а с другой — экзорцизмы (которые делали его уязвимым для обвинений в колдовстве) 21.

Это аккуратное утверждение. Иосиф Флавий утверждает, что евреи были особенно сведущими в экзорцизме 22, и Харвей относит экзорцизмы к чудесам, которые были не уникальными, но опасными (хотя, если евреи были в нем сведущими, какую опасность мог он представлять?). И действительно, в еврейской литературе трудно найти сообщения о совершавшихся незадолго до Иисуса исцелениях слепоты и тому подобных недугов. Интересно, почему Харвей не обсуждает цикл текстов, связанных с Елисеем, где есть рассказы об исцелениях, аналогичных тем, которые приписываются Иисусу, такие как исцеление прокаженного (4 Цар. 5:1—14; ср. Мк. 1:40—45 пар.) и воскрешение умершего ребенка (4 Цар. 4:32—37; ср. Мк. 5:21—43 пар.). Их можно исключить, поскольку они относятся к весьма отдаленному времени, но, тем не менее, они ослабляют уникальность чудес, приписываемых Иисусу.