Сандерс Э.П. - Иисус и иудаизм

Но даже оставляя в стороне рассказы о Елисее, может ли утверждение об уникальности дать ключ к пониманию целей Иисуса? Такого рода исцеления, как убедительно показал Смит, были довольно обычным делом в Средиземноморье 23, и предполагать (из-за скудости свидетельств о таких чудесах в палестинской еврейской литературе до Иисуса), будто Палестина была настолько изолирована, что Иисусу и его современникам такие исцеления представлялись уникальными, — это очень слабый аргумент 24.

В приведенной выше цитате содержится только часть утверждения Харвея об уникальности Иисуса. Вторая его часть заключается в том, что предвидение — обычная уловка волшебников — Иисусу не приписывается 2*. Видимо, это надо понимать так, что множество отрывков, свидетельствующих об обратном, он исключает как не аутентичные 26. Но даже в этом случае утверждение ошибочно, потому что ему приходится проводить столь тонкие различия, при которых оно оказывается бесполезным. Он определяет предвидение как основанное на «внимательном наблюдении явлений настоящего». Предполагается, что этого достаточно для объяснения предсказания о привязанном ослике (Мк. 11:2—б), приписанного Иисусу знания об удаленных событиях (например, Мк. 7:29), способности Иисуса читать мысли (Мк. 9:33—35) и других форм сверхъестественного знания (где находится рыба. Лк. 5:4—7; монета во рту у рыбы, Мф. 17;27) 2?. Здесь Харвею следовало бы признать, что Смит прав: евангелия приписывают Иисусу некоторые черты волшебников 2*.

Но самая большая трудность, на которую наталкивается в своей аргументации Харвей, заключается в том, что он рассматривает вы бор чудес, отражающих цели Иисуса: «Каков был его мотив и какую цель он преследовал, выбирая этот единственный диапазон предпочтений?» 29 — как будто Иисус имел в своем распоряжении некий набор чудес, которые он мог совершать» и выбирал именно те, которые указывали на грядущий новый век, — либо потому что они совпадали с Ис. 35, либо потому, что они отвечали чаяниям того времени 30. Представляется намного более вероятным, что Иисус совершал те чудеса, которые у него получались 31. Если допустить, что Иисус исцелял, акцент на исцелении парализованных, немых и слепых не удивителен. Эти заболевания относятся к исцеляемым верой, и они довольно часто фигурируют в языческих источниках. Нельзя сказать, что они полностью доминируют в стеле, найденной в Эпидаурусе, но они, несомненно, достаточно распространены32. А кроме того, они не так уж и преобладают в евангелиях. Мы находим там природные чудеса, воскрешение умершего, чтение мыслей и другие вещи, которые — Харвей этого не отрицает — не входят в перечень Ис. 35:5 сл.

Попытка Харвея извлечь из чудес выводы о целях Иисуса, о его видении своей миссии — наиболее обоснованное и разумное из всего, что мне известно. Он, например, не впадает в распространенную ошибку, заключающуюся в предположении, что в иудаизме экзорцизмы с необходимостью подразумевали эсхатон, — в отличие от других исследователей, которые шли намного дальше в оценке значимости экзорцизмов. Харвей, в отличие от многих, не пытается доказать свою правоту, работал над Мф. 12:28 и 11:5 сл. в надежде, что один или два стиха откроют, что думал о себе Иисус. Его аргументация намного тоньше и качественнее. Тем не менее, она остается неубедительной. Чудеса не расскажут нам, что было в мыслях у Иисуса. Спешу добавить: я не думаю, что попытки пролить свет на эту проблему исходя из еврейских эсхатологических чаяний тщетны — напротив? Однако тщательная аргументация Харвея и его неудача убеждают меня, что Ис. 35 не может оказать здесь существенной помощи. Чудеса Иисуса слишком разнообразны, чтобы мы могли придавать чересчур большой вес частичному соответствию между ними и этим пророчеством. И я не забываю, что последующая еврейская литература не свидетельствует о том» что евреи привычно смотрели на чудеса как на знамения грядущего конца времен. Наши поиски значения чудес в глазах самого Иисуса пока не приводят к надежному ответу.

Чудеса, провозвестие и толпы

Не можем ли мы, тем не менее, установить относительную важность чудес и провозвестия, как она виделась Иисусу? Если бы мы могли упорядочить их по важности, то позиция Мортона Смита, по «моему» получила бы подтверждение. Чудеса привлекали народ, которому Иисус возвещал хорошие новости о спасении для «грешников» 1*'. Не хочу, чтобы меня поняли в том смысле, что Иисус не был неотразимым оратором или что его весть не привлекала слушателей. Но если правда, что толпы народа окружали его в Галилее 34, то, вероятно, это объяснялось в большей степени его способностью исцелять и изгонять бесов, чем какой-либо другой причиной. Можно было бы рассуждать следующим образом: Иисус думал, что ему отведена особая роль в связи с царством, близость которого провозгласил Иоанн; поэтому он решил развернуть собственную деятельность в соответствии с группой пророчеств Исайи; он делал это, исцеляя те виды болезней, которые упоминаются в Ис. 35:5 сл., и провозглашая весть Ис. 61:1 сл. Такая точка зрения (вытекающая из рассуждений Харвея) не является невозможной. Но более естественным кажется, что Иисус обнаружил у себя способность исцелять; что таким образом он привлекал народ и отдельных последователей: что он дополнил свои исцеления бедных в Галилее обещанием царства несчастным и отверженным. Нет необходимости исключать из этой картины влияние Исайи, но оно могло быть, по крайней мере, в начале, а большей степени сопутствующим, чем определяющим.

Однако основное значение аргументации Смита относительно чудес, толп народа и проповеди — не хронологическое. Его наблюдения нацелены главным образом на то, чтобы добиться более ясного понимания. Он формулирует это так: «Остальная часть предания о Иисусе может быть понята, если мы начнём с чудес, но чудеса не могут быть поняты, если мы начнем с чисто дидактической части предания». Идти от чудес к толпам народа и да нее к учению, беспорядкам и смерти намного проще, чем от учителя закона к чудотворцу и пророку, чье стремление к святости вызывало раздражение у иерусалимских властей.

В то время законоучители не становились чудотворцами. Не были они и авторами апокалипсических пророчеств; мы знаем множество таких пророчеств, и их авторы остались безымянными. Но о чудотворце могли думать как о пророке и авторитете в области закона *5.

Во введении мы уделили некоторое внимание отсутствию во многих новозаветных исследованиях последовательных попыток показать связь между тем, что обычно считается главным в деятельности Иисуса, и последствиями этой деятельности. Часто утверждалось, что он был главным образом учителем закона, вступавшим в споры с фарисеями, и его казнь как смутьяна внутренне не связана с главным делом его жизни и его вестью. Одна из заслуг Смита в том, что он устанавливает положительную связь между тем, что он считает главным в деятельности Иисуса (чудеса), и последствиями этой деятельности (толпы народа, беспорядки, смерть).