Дан Хили - Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства

В.М. Тарновский решительно осуждал игнорирование российской судебной практикой при рассмотрении актов мужеложства различий между «врожденными» (безвинными) и «приобретенными» (злонамеренными) преступниками. По его мнению, методика анатомического исследования И.Л. Каспера и А.А. Тардье не отвечала в полной мере задачам психиатрической судебной экспертизы. По всей видимости, сознавая, что изменения в законодательстве маловероятны, он заметил, что

только совместный труд врача и юриста — исследователя и философа, — одновременно изучающих причины возникновения побуждений рядом с их проявлениями в действии, могут провесть в жизни грань между физио-логиею и патологиею и дать прочные основы для исправления здоровых, воспитания болезненно предрасположенных и лечения заболевших 37.

Ряд случаев, рассмотренных в медицинской литературе, показывает, что характерное для В.М. Тарновского эклектичное смешение судебно-медицинского и психиатрического понимания «педерастии» было широко распространено в России конца XIX века 38. В этих работах основной акцент всегда смещался с судебной медицины в сферу психиатрии, но требование отталкиваться при диагностике половой практики от физических признаков «педерастии» сохраняло за судебными врачами их позиции.

Обращение российскими судебными властями внимания на городскую субкультуру «педерастов» свидетельствовало, что юристы принимали в расчет уже не только физические признаки «педерастии», но рассматривали склонность к однополым перверсиям как характерную черту личности. По словам В.О. Мер-жеевского, в Петербурге, «по-видимому, и нет вполне организованного общества педерастов, подобного парижскому», тем не менее русский гинеколог подробно отобразил жизнь столичного «педерастического» полусвета — бледную копию того, что происходило в Западной Европе 39. Описания В.О. Мержеевским парижского мира мужской проституции с преобладающими в нем женоподобными юношами, порой — в женском платье, были сопровождены рядом местных случаев, демонстрирующих явно немаскулинное поведение их героев. В.О. Мержеевский полагал, что «педерасты» российской столицы не были отягощены переживаниями по поводу собственной маскулинности 40.

В 1870—1880-х годах под влиянием работ К.Ф.О. Вестфаля и Р. фон Крафт-Эбинга европейские психиатрические модели однополой мужской перверсии стали предполагать связь между мужским женоподобием и психологическими концепциями истерии и вырождения 41. Подобное слияние поведенческих феноменов (немужественные действия) с предполагаемой биологической заданностью (влияние на потомство венерической болезни, наркомании или истерии родителей, другими словами, то, что подразумевается под «вырождением») позволило психиатрам считать склонность к половым отклонениям врожденным началом у сексуально девиантных личностей 42. Разделяя эти взгляды, В.М. Тарновский явственнее, чем В.О. Мер-жеевский, выделял женоподобные черты у своих подопечных. Женоподобие он связывал с социальной сферой, в которой вращались «педерасты», придавая ей ярко выраженный, напоминающий кастовый характер:

Педераст всегда ищет общество себе подобных, так как только в среде их он может безнаказанно дать удовлетворение своему ненормальному инстинкту, может найти сочувствие своему болезненному состоянию и поощрение пороку. Далее, активный педераст по походке, манере держаться, жестикулировать, говорить, смотреть в глаза и т. п. легче узнает пассивного, чем нормальный человек. Со своей стороны, кинед по тону разговора скоро догадается, с кем имеет дело. Поэтому-то вообще педерасты быстро знакомятся друг с другом и живут до известной степени обществами, в которых сталкиваются все типы описываемого уклонения половой деятельности 43.

Догадки В.О. Мержеевского относительно личностного характера «педерастии» были полностью восприняты только несколько лет спустя при оценке В.М. Тарновским изучавшейся им «педерастической» субкультуры Петербурга.

Основным пристанищем мужской проституции были бани, и, когда вставал вопрос о «педерастии», именно на них обращала свои взоры российская судебная медицина. Процветавший в банях мужской коммерческий секс власти связывали с народными крестьянскими обычаями. В.О. Мержеевский заострял внимание судебных врачей на потенциальной эксплуатации банщиков «педерастами», примером чему — нашумевшее в 1866 году дело петербургской «артели развратников». В.М. Тарновский, возможно, проникнутый патриотической гордостью за бани и считавший их незаменимыми с точки зрения гигиены, рассматривал бани как гарантию общественного порядка, поскольку они не давали мужской проституции выйти на улицы, упорядочивали ее согласно крестьянским обычаям и сдерживали вымогательство. Русский психиатр подчеркивал отличие солидарности банщиков от сговора «шаек» городских вымогателей, несмотря на то что в конечном итоге и те, и другие «поровну делили прибыль», совсем как в банной артели. В нежелании ученого осуждать «русских простолюдинов» за подобного рода самоорганизацию просматривались колебания по поводу того, следует ли патологизировать все аспекты однополых эротических практик. Предположение, что в условиях городской жизни низшие классы вследствие их экономической и культурной отсталости являлись сексуально не искушенными, предостерегло В.М. Тарновского от медикализа-ции [т. е. отнесения к болезненным состояниям] всей взаимной мужской половой активности 44.

Сравнительно «невинными», когда дело касалось однополой развращенности, судебные врачи считали и женщин. Поскольку при царизме (и впоследствии в СССР) такие отношения между женщинами не относились к преступным, медицина при судебных расследованиях обращала гораздо меньше внимания на анатомические следы того, что обычно в судебной медицине называлось «лесбосской любовью» либо «трибадией». Одна из первых российских статей по вопросу судебно-медицинской экспертизы однополых преступлений, вышедшая в 1870 году, принадлежит доктору Зуку [Зук, Артур Карл Юлий Эрнстович; ?—1884/1885] из [Медицинского департамента] Министерства внутренних дел. Он заявил: «Если же женщина употребляет для удовлетворения своего полового побуждения женщину же, то это преступление называется лезбийской (ж!) любовью». Несмотря на использование того же термина, А.Э. Зук далее утверждал, что такая «любовь» может быть преступлением только в случае, когда женщина развращает опекаемую ею воспитанницу. В иных обстоятельствах женщины, уличенные во взаимных половых отношениях, не должны подлежать уголовному преследованию и последующему наказанию, к тому же «лезбийская любовь оставляет весьма редко следы» 45. До судов доходили только единичные случаи полового насилия женщин над женщинами или совращения женщинами малолеток женского пола 46.