Дан Хили - Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства

И не осуждение, не страстный протест вызывает со стороны Зиновьевой эта язва, внедрившаяся в душу даже женской интеллигенции, а поклонение и смакование <...>. Зиновьева ничего не опускает из картины этой любви. Наоборот, она дополняет клиническия описания многими пикантными подробностями <...>. Здесь такия точныя описания извращенной любви, какия не часто встретишь у Крафт-Эбинга <...> опять дикая оргия, опять странныя речи о ногах, руках, линиях живота, грудей <...>. Эротоманка делается героиней романа. Чисто клиническое явление выбирается объектом для художественного произведения 31.

По мнению Г.С. Новополина, «всё богатство своих натур» главные герои М.А. Кузмина и Л.Д. Зиновьевой-Аннибал «тратят на одну и ту же болезненную потребность тела, возводя ее в культ и окружая ореолом красоты», а их одержимость «узкой сферой половых вожделений» не имеет ничего общего ни с эстетикой, ни с политикой 32. Г.С. Новополин настаивал, что эти писатели изображали явление, чуждое российской социальной действительности. Иная картина, на его взгляд, характеризовала Западную Европу, где процветали «неврастения и ее неизбежные спутники — половые извращения». В целомудренную же Россию порок заносился либо с Запада, либо с Востока. «Противоестественные сношения широко практикуются, говорят, на Кавказе и в аристократических кругах обеих наших столиц», другими словами, этот порок, с точки зрения нашего критика, был присущ «внутреннему Востоку» России и европеизированной элите 33.

Конечно, нравы известной части русского общества, а особенно русской буржуазии (Г. С. Новополин подразумевал, судя по всему, городских купцов. — Д.Х.), далеки от целомудренной чистоты. Но здесь всё еще царствует грубый и простодушный разврат <...>.

В прошлом году вышла, правда, книга о петербургских гомосексуалистах. Но мы думаем, если всё правда в книге, то это дело одного Петербурга, а не всей России 34.

Книга, которую имеет в виду Г.С. Новополин, представляет собой пикантное произведение, принадлежащее Владимиру Павловичу Руадзе, второстепенному поэту, журналисту и сатирику. Свое описание петербургской гомосексуальности он озаглавил: «К суду!.. Гомосексуальный Петербург»; но фактически его книга — это вымышленный бедекер (по названию известной фирмы «Вае-decker», выпускающей путеводители. — Ред) по гомосексуальной субкультуре. Автор упражняется не только в живописании сексуальной или моральной развращенности своих героев, но и их тщеславия и одержимости. В результате получился не только документированный перечень подлежащих наказанию преступлений, но и шоу с подглядыванием за тайными пороками с намерением пощекотать нервы и позабавить читателя 35. Тридцать пять небольших очерков описывают социальные типы «теток» гомосексуального Петербурга: из особняков титулованных аристократов «света», более скромных гостиничных номеров «буржуа» и вплоть до «улицы — этого зеркала общественных нравов». Последний отдел посвящен «оргиям и вечерам», на которых, забыв о стыде, смешиваются все классы и сословия. Попытка В.П. Руадзе привлечь внимание полиции и общества к «гомосексуальному мирку» имела успех по меньшей мере в лице одного социал-демократического критика [Александра Ивановича Матюшенского (1862—?)], изъяснявшегося в том же духе 36.

Крайне правый фланг занимал антисемит и иррационалист Василий Васильевич Розанов (1856—1919). Его чуждая условностям философская книга «Люди лунного света», изданная в 1911 году, открыла имевшую широкий отклик в России дискуссию относительно однополой любви. В.В. Розанов выделил гендерные и сексуальные девиации («уклонения») людей (выражаясь метафорически, «лунного света») как естественное промежуточное звено между ярко выраженными, полярными (и «лучащимися») маскулинностью и фемининностью 37. Определяющей чертой розановского анализа «содомитов» была его бесконечная полемика с психиатрией и рождаемыми ею теориями половой психопатии, предвосхитившая недавние подходы к пониманию взаимоотношений «врач—пациент». В.В. Розанов клеймил австрийского психиатра Р. фон Крафт-Эбинга за то, что состояния своих пациентов тот называл «половым страданием»:

[Книжка или книжонка, о которой мы говорим — Крафт-Эбинга: «Половая психопатия». Пос0о<; [греч] значит «страдание»: то, от чего кричат, на что имеющие ее — жалуются. И хотя никто из описываемых в книжке лиц не «кричал» и не «жаловался» Крафт-Эбингу, но он собрал ставшие известными ему факты в книжку «о страданиях пола», не имея для этого даже того основания, какое имел бы механик <...>.]

«Пошлые грязные, тупые медики» и доверившаяся им публика похоронили правду о поле под «отвратительными медицинскими терминами и фантастическими, совершенно глупыми представлениями», объявив всех сексуально трансгрессивных личностей «извращенными», «развратными», «больными» или «уродами». «Болваны, — не унимался Василий Васильевич, — при встрече с Сократом они записали бы только: “весит 4 пуда 10 фунтов”» 38. Основываясь на историях гендерного нонконформизма и автобиографиях людей, одержимых непрокреативным сексом, В.В. Розанов утверждал, что эти истории доказывают, что пол более «текущий», чем вообразили себе медики. Для В.В. Розанова «третий пол», отказавшийся от прокреации и радостей семьи и дома, способен обрести более глубокую духовность. В этом «содомиты» напоминают монахов, живших в согласии с требованиями Нового Завета (с точки зрения В.В. Розанова, вершины европейской цивилизации, которую философ упрекает в недостатке плодовитости). Бичуя «бессеменность [христианства], невожделение к женщине», философ утверждал, что монастырское сообщество из 1001 «развратного» монаха понимает предписания Нового Завета более правильно, чем «1001 счастливый семьянин, будь они хоть добродетельны, как Авраам», который в своем отцовстве не пошел далее Ветхого Завета 39. В своих непростых для понимания и часто витиеватых мыслях В.В. Розанов выдвигает противоречивую концепцию толерантности в отношении «содомитов» — как мужчин, так и женщин. Хотя он был вовлечен преимущественно в борьбу идей в рамках стилистических и политических дискурсов, он при всем том высказывался за патриархальное вйдение пола и оказал глубокое влияние на ряд философов и интеллектуалов авангарда 40.

Многие мнения, прозвучавшие после 1905 года, ранее уже дебатировались в узком кругу юристами, поднимавшими вопрос о значимости существовавшего, но редко применявшегося на практике закона о мужеложстве. Споры относительно пересмотра царского уголовного законодательства тянулись два десяти-л( ушя, с 1880 х но 1903 год, когда в конце концов было частично принято новое Уголовное уложение. Оно широко использовало новейшие наработки европейской юриспруденции 41. Решение оставить в Уголовном уложении запрет на добровольное мужеложство было основано на том, что Лора Энгелынтейн назвала «отказом в праве на интимность» («the refusal of the private»), а именно — консервативном сопротивлении признавать личную половую свободу в частном пространстве. Этот отказ оправдывался юристами с разных позиций. Архангельский про-курор Рихард Краус (1848—?) яснее прочих выразил убеждение, что половые извращения характерны для города и, в частности, для образованных кругов. Он отрицал право распоряжаться собственным телом, если это оборачивается «вопиющим нарушением законов природы» или «основных начал человеческого бытия и сожития». Комментируя запрет мужеложства, юрист Леонид Евстафьевич Владимиров [1846—1917] утверждал, что запрет введен в воспитательных целях, стимулируя к самодисциплине морально слабых людей. Петербургский прокурор А.Ф. Кони, не одобрявший попыток упразднить законы против мужеложства в европейских странах, писал, что «гомосексуалисты, подобно ере-тикам-скопцам, которые, отвергая истинную веру, подвергали себя оскоплению и подрывали общественный порядок, <...> были активными пропагандистами бездетного образа жизни. Государство уже поставило скопцов вне закона, <...> ему следует также поступить и с гомосексуалистами» 42.