Дан Хили - Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства

Самым горячим сторонником декриминализации был Владимир Дмитриевич Набоков (1869—1922), чья либеральная защита свободы частной жизни в этой сфере поставила его в один ряд с гомосексуальными эмансипационистами во главе с доктором М. Хиршфельдом в Германии 43. Законодательство, по мнению В.Д. Набокова, не должно было участвовать во введении моральных или даже медицинских «норм», в данном же случае закон был просто безнравственным. В.Д. Набоков признавал, хотя и с оговорками, аргументы немецких и ряда европейских медиков о том, что некоторые гомосексуалы таковыми рождаются, и поэтому отнесение российским уголовным статутом мужеложства к пороку (и поэтому — волевому акту) во многих случаях ошибочно. «Светское право, основанное на абстрактных и всеобщих принципах», не должно карать мужеложство, совершаемое приватно между договорившимися об этом взрослыми 44. Либеральная точка зрения была выражена Санкт-Петербургским юридическим обществом и членами Самарского окружного суда. В дебатах 1886 года по проекту особенной части Уголовного уложения девять из двадцати трех членов Московского юридического общества также высказались за декриминализацию мужеложства 45. Даже после частичного введения в 1903 году этого Уголовного уложения юристы продолжали оспаривать разумность сохранения запрета мужеложства, ссылаясь на принципы либерализма и отмечая пристрастность полиции в случаях применения закона. Одновременно они признавали непререкаемость права медицины заниматься вопросами однополой любви 46.

Либеральные адвокаты, отстаивавшие принципы секуляризации, права на частную жизнь и свободу личности, были в числе самых горячих защитников гомосексуальной эмансипации в Российской империи. Не будучи гомосексуалами, они стремились установить либеральный, правовой режим. Отсутствие организованного, сознающего собственные права движения го-мосексуалов, требовавших отмены запрета в России, нельзя рассматривать как нечто исключительное, ведь право первенства принадлежало здесь Германии 47. Как во Франции и кое-где в Европе, в России также прозвучали в литературе и культурологических штудиях яркие русские апологии гомосексуальности — плоды, скорее, индивидуального, нежели коллективного творчества. В царской России голоса, призывавшие положить конец уголовному преследованию однополой любви, использовали либеральные аргументы, отстаивавшие право личности на неприкосновенность частной жизни и свободу.

У левых радикалов, стоящих на позициях крайнего индивидуализма или законного либерализма, не было времени на споры о сексуальности. Большевики не внесли особого вклада в вопрос о гомосексуальной эмансипации. Вот почему историки, изучающие революционные подходы к сексу и гендеру, исключают партию пролетариата из поля своих исследований 48. Тем не менее, чтобы понять направление социал-демократической мысли, когда вопрос о сексуальности все-таки возникал, следует рассмотреть традиции восприятия ее русскими левыми. Их точка зрения на сексуальность определялась принадлежностью к одному из потенциально противостоящих лагерей. Если для первого преобладало стремление разрушить старый порядок, то головы второго были заняты мыслями о строительстве нового жизненного уклада. Утописты-либертарианцы мечтали освободить половую жизнь граждан от влияния Церкви и государства, а рационалисты стремились с помощью современной науки (медицины, педагогики) усилить «биовласть», здоровье, репродук-тивиость и производительную мощь нового социалистического общества 49.

Жажда свободы в обсуждении «полового вопроса» (обычно охватывающего проблему множественности форм сексуальности (different-sex sexuality), брака и развода, легальной проституции и контроля рождаемости) стала притчей во языцех в интеллектуальной жизни конца царизма. Либертарианская социалистическая традиция наряду со многими другими радикальными и либеральными воззрениями утверждала, что ни Церковь, ни государство не должны вмешиваться в половую жизнь взрослых. «Новые, намечающиеся уже между полами отношения, основанные на двух непривычных для нас началах: полной свободе, равенстве и истинной товарищеской солидарности» 50, расцветут после упразднения частной собственности, что повлечет за собой исчезновение лицемерной буржуазной морали. Либертарианцам в половых вопросах представлялось очевидным, что архаичный механизм буржуазной морали, предусматривающий либо церковное, либо государственное регулирование половой жизни граждан, будет отвергнут на следующее утро после революции. Наряду с этим ожидался радикальный пересмотр (или даже упразднение) института брака и облегчение процедуры развода 51. Представлялось также логичным упразднение религиозных и несоразмерных наказаний за кровосмешение, скотоложство и мужеложство как сексуальных практик, оскорбительных для Бога или «буржуазной морали». Хотя такие проблемы русские марксисты и не обсуждали, они тем не менее были солидарны с Германской социал-демократической партией, руководствовавшейся теми же подходами в требованиях декриминализации мужских однополых актов. Эта связь отчетливо обозначилась в принятии россиянами «на ура» теорий Августа Бебеля (Bebel, August; 1840—1913) о половой политике, сформулированных в его чрезвычайно популярной книге «Женщина и социализм» (Die Frau und der SoziaHsmus. Zurich: Volksbuchhandlung, 1879.180 S.) 52. В ранних изданиях труда А. Бебеля содержался негативный взгляд на однополые отношения как следствие развращенности верхов или эксцессов урбанизации 53. Тем не менее позднее он одним из первых поставил подпись под петицией М. Хиршфель-да об отмене параграфа 175 немецкого уголовного кодекса, предусматривающего наказание за мужские однополые акты. Как лидер немецких социал-демократов, Август Бебель был первым политическим деятелем, выступившим в законодательном органе в защиту гомосексуальной эмансипации и поддержавшим в 1898 году в обращении к Рейхстагу кампанию М. Хиршфельда 54. В этом вопросе А. Бебель придерживался принципа права личного выбора в сфере половой жизни, что подразумевало возможность как гетеросексуальных, так и гомосексуальных отношений. В поздних переизданиях своего бестселлера он признал убедительными биологические доводы М. Хиршфельда о том, что гомосексуальность может быть врожденной и что для «третьего пола» однополая любовь столь же естественна и эстетична, как и «нормальные» отношения 55.

Политический принцип главенства личного выбора в половых вопросах являлся «могущественным свободолюбивым лейтмотивом социалистической идеологии 19-го столетия», гораздо более мощной движущей силой, чем принято считать 56. Народные выражения гомосексуальной эмансипации, насколько можно судить из документов, датируемых временем после 1917 года (например, «Истории моей болезни» Евгении Федоровны М.), свидетельствуют, что россияне, осознававшие себя гомосексуалами, поверили революции, покончившей с государственной политикой «отказа от частных» («refusal of the private») однополых отношений и давшей им право на любовь. Судебные и медицинские эксперты начала советской эры часто отражали эти либертарианские ожидания в своих интерпретациях однополых отношений (об этом в гл. 5). Александра Михайловна Коллонтай (1872—1952), самый известный большевистский идеолог в области сексуальности, поддерживала либертарианский взгляд на будущее эроса, свободного от пут частной собственности, полового неравенства и лицемерных моральных условностей. Она признавала ценность эксперимента в (гетеросексуальных) любовных отношениях, что было редким явлением среди ведущих фигур аскетичного большевистского движения. В 1920-е годы А.М. Коллонтай участвовала в работе Всемирной лиги сексуальных реформ (основанной в Берлине и возглавляемой М. Хиршфельдом), и это позволяет говорить о ее связи с кампанией, отстаивавшей гомосексуальную эмансипацию в Западной Европе 57. Однако опубликованные работы русской революционерки не касаются «гомосексуализма» как такового, они посвящены любви «между полами» и проблемам материнства женщин-работниц 58.