Дан Хили - Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства

Первая пятилетка и сопутствовавшие ей кампании против «биологизадии» наук о человеке и за классовость и партийность в интеллектуальной работе вывели многие социальные проблемы из-под опеки медицины. Вписывался ли «гомосексуалист», или «трансвестит», в новую систему отношений, с первого взгляда было не столь очевидно, ибо данный вопрос не поднимался «вра-чами-социологами» эпохи нэпа, занимавшимися подсчетами самоубийств, женской проституции и беспризорности. В некоторых случаях психиатры и чиновники Комиссариата здравоохранения полагали, что «средний пол» не следует относить к явлениям «патологии». В результате не было ни статистического дискурса по проблеме секс-гендерного диссидентства, ни цифр, опираясь на которые плановики могли бы делать расчеты «социальных аномалий». Дискурсивное пространство занимали подчас анекдотичные истории пациентов с «индивидуальными затруднениями», но и их число стало сокращаться в связи с тем, что медицинские диагнозы (гормональные, психопатические) утратили политическую силу. В обществе, не испытывавшем потребности в сексологии и еще меньше — в сексуальной психопатологии, не оставалось места для «гомосексуалиста», или «трансвестита». Слова В.П. Осипова (1931 года) о «гомосексуалах», коротающих время в «конспиративных» кружках и с параноидальным упрямством тщетно пытающихся добиться «от государства поддержки педерастии», оказались зловеще пророческими.

Как насаждалась

СОВЕТСКАЯ ГЕТЕРОСЕКСУАЛЬНОСТЬ

Несмотря на несомненные успехи первой пятилетки в индустриализации страны, 1932 и 1933 годы были отмечены кризисом, угрожавшим свести на нет всё достигнутое. Социальные последствия пятилетнего плана, заложившего основу для громадного роста тяжелой промышленности, которая действительно стала развиваться семимильными шагами, оказались просто катастрофическими. Всеобщая коллективизация вылилась в настоящую гражданскую войну с выселением в Сибирь и Казахстан наиболее зажиточных крестьянских семей («ликвидация кулаков как класса») и конфискацией зерна для нужд города и продажи на экспорт. Наряду с этим партийные активисты, поддерживаемые милицией и чиновниками, буквально силой загоняли бедняков со всем их нехитрым скарбом и живностью в «образцовые» коллективные хозяйства — колхозы. Экспроприация зерна и деморализация сельского населения привели к массовому голоду, охватившему в 1932—1933 годах Украину («голо-домор») и юг России. В результате погибло от трех до пяти миллионов человек 1.

Толпы людей бежали из деревень в города, пытаясь найти прибежище и работу на быстро растущих фабриках и заводах. Однако, несмотря на большую потребность строившихся предприятий в рабочей силе, новобранцам могли предложить лишь наспех сколоченное жилье барачного типа, к тому же часто расположенное далеко от места работы. Отныне в тесноте и антисанитарии им предстояло ютиться с детьми и женами. Тысячи людей, прибывшие в «столицу» первой пятилетки Магнитогорск и устроившиеся работать на сталелитейных заводах, в первые годы и зимой и летом ютились в глинобитных домишках и даже палатках. В Москве количество человек, заселявшихся в одну комнату, поднялось с 2,71 в 1926 году до 3,91 в 1940-м 2. Новоиспеченные «горожане», эти вчерашние крестьяне, ничего не знавшие о городском укладе и промышленности, привносили в городскую жизнь колорит «деревенскости». Рабочих рук не хватало, и люди, недовольные плохими жилищными условиями, часто меняли работу. Возникла громадная текучка кадров и, как следствие, — миграция горожан. Этот людской круговорот Моше Левин (Lewin, Moshe) окрестил «обществом на зыбучем песке» 3. Первый пятилетний план породил голод в деревне, вызвал серьезную нехватку рабочей силы, создал в городах хаос и ухудшил здоровье и благосостояние пролетариата, от имени которого правила Коммунистическая партия. Пытаясь стабилизировать ситуацию с продовольствием (при этом самый страшный голод случился зимой 1933-го — весной 1934 года), руководство страны принимало все меры, чтобы скрыть страдания деревни от горожан, а заодно и подавить критику. В декабре 1932 года было приказано провести чистку партийных рядов, пополнившихся в минувшие четыре года множеством новых членов — рабочих и крестьян 4. Чистка, во время которой изучались анкеты и скрупулезно анализировался политический и личный облик членов партии, продолжалась весь 1933 год и усугубила атмосферу всеобщей подозрительности и поисков козлов отпущения. В обстановке нетерпимости к продолжавшим существовать «социальным аномалиям» созревали предпосылки к чистке в городах.

В 1933 году городские мужчины-гомосексу алы в полной мере ощутили на себе новые веяния. Международная обстановка также немало способствовала законодательному оформлению рекриминализации мужеложства. Первые соответствующие меры были предложены в сентябре 1933 года заместителем председателя Объединенного государственного политического управления (ОПТУ) при Совнаркоме СССР Генрихом Григорьевичем Ягодой (1891—1938). Фоном этому послужило ухудшение германо-советских отношений, вызванных приходом к власти Адольфа Гитлера (Hitler, Adolf; 1889—1945) и усилением яростной пропагандистской войны в Европе между фашизмом и коммунизмом. Обвинения в гомосексуальности, оскорблявшие маскулинную честь противника, стали новой характерной чертой этого политического дискурса. Международная гомофобная риторика, в 1930-е годы впервые выплеснувшаяся на дипломатическую арену, значительно усилила антигомосексуальный дискурс 5. Ее адресатом была Веймарская Германия. Местные политики, унаследовав из эпохи германского императора Вильгельма П (1859—1941) бремя скандала, связанного с именем Ф. Эйленбурга, столкнулись с отчетливо выраженным национальным движением за гомосексуальную эмансипацию. Эта «группа по интересам» успешно провозгласила гомосексуалов гражданами веймарской политической культуры 6. До вступления А. Гитлера в должность канцлера Коммунистическая партия Германии (КПГ) в основном поддерживала кампанию М. Хиршфельда за отмену параграфа 175 Уголовного кодекса Германии, запрещавшего мужские гомосексуальные отношения 7. Веря скорее в исторический прогресс, нежели в сексуальное диссидентство, веймарские коммунисты считали, что декриминализация гомосексуальности явится логическим завершением отказа от всех «реакционных» законов о сексе. Социал-демократическая партия Германии (СДПГ) также отстаивала эти взгляды, но далеко не так настойчиво, как КПГ. В 1931— 1932 годах возмущение моралистов вызвали просочившиеся в социал-демократическую прессу сенсационные сообщения о гомосексуальности лидера штурмовиков (СА = Sturmabteilung) Эрнста Рёма (Rohm, Ernst; 1887—1934). Коммунист Рихард Линцерт ([insert, Richard) критиковал разоблачения личной жизни Э. Рёма, считая их «сексуальными доносами». Между тем в апреле 1932 года КПГ присоединилась к нападкам (опирающимся на достоверную информацию) на шефа штурмовиков, продолжая вместе с тем поддерживать отмену параграфа 175 s. Когда ставки стали слишком высоки, идеологическое пуританство, выказанное Р. Линцертом, приказало долго жить, и в 1933 году левые исчезли с политической карты Германии.