Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

В гомеровском Одиссее, хватко прибирающем к рукам все, что плохо лежит, одержимом жаждой гнаться невесть куда невесть зачем, заключено такое количество самых разномастных литературных героев, что затруднительно их и перечислить.

«Невинному страдальцу» далеко до хитроумного Одиссея. А жили они, кстати, приблизительно в одно и то же время. Географический мир тех лет был далеко не так неподвижен, как принято было до недавнего времени считать в исторической науке. Исходя из нашего «словаря мотивов», вместо того чтобы стенать на глиняных табличках, взял бы и сбежал в соседнюю деспотию, авось бы больше повезло. Но ни безымянный автор, ни его герой не посмели выйти за пределы своего города — это означало бы выход за пределы своего времени: люди ближневосточных деспотий не субъекты, а объекты чужого выбора и действия.

А с другой стороны, нашему европейскому любимому Одиссею далеко до шумеро-вавилонского Гильгамеша — не тот масштаб дерзаний и страданий духа. А ведь Гильгамеш — старший брат «невинного страдальца». Он старше его по крайней мере на… две тысячи лет. Значит, по той же арифметике, Одиссей путешествовал по своим морям, гротам, островам и нимфам на целые две тысячи лет позднее путешествия Гильгамеша на дно океана за травой бессмертия.

Одиссею далеко до Гильгамеша — их разделяют две тысячи лет.

Но и нам ведь не всегда близко до Фауста и Гамлета. Бывают минуты, мы им завидуем. Завидуем странной завистью: их несчастьям, их сомнениям.

Нет, аналогия Атос — Печорин неправомерна.

Наш Атос в исторической перспективе просто счастливчик по сравнению с Печориным. Темпераменты их, безусловно, сходны, ничего не скажешь — похожи. Но Атосу и не снилась мера одиночества, доставшаяся «лишнему человеку» в России в первой трети XIX века. У Атоса нет целей и смысла существования, но у него есть друзья, их еще не отняло историческое время. Невозможно представить себе Печорина в кругу приятелей — кругом вражда и непонимание. Даже добрейший комендант крепости (чем не тень Портоса в робком, российски забитом, жалостливом его варианте?) и тот для Печорина тягостен и ненужен.

…И все-таки, все-таки в Атосе очень много от галереи философических героев, со спринтерской быстротой бегущих в приключения от собственных внутренних неудач. В нем много, если читать очень-очень внимательно, не пропуская деталей, от героев современной западной литературы, растерявшихся, мечущихся, выливающих на мир вспышки так называемой спонтанной (неожиданной, непреднамеренной) злобы или агрессии, разряжающих с помощью разнообразных подручных средств свое дурное настроение и скуку.

Скуку — вот, пожалуй, главное слово. В XVII веке от скуки убегали в приключение. В XX веке с приключениями стало туговато. Приходится изыскивать другие методы. Приходится срочно их организовывать. Искусственно организованные приключения, как роботы в фантастических рассказах, то и дело выходят из-под контроля их создателей, приобретают социально опасный характер. Вот ведь где заключен очередной парадокс наук о человеке! С одной стороны, психологи и физиологи внимательнейшим образом начали изучать — буквально в самые последние годы — феномен так называемого сенсорного голода, то есть недогрузку органов чувств, зрения, слуха, осязания впечатлениями извне. Сенсорный голод может возникнуть в глубоком одиночестве, при суровых и однообразных условиях работы, в кабине батискафа, в космическом корабле, на одинокой зимовке. В связи с возникновением новых профессий, связанных с возможным сенсорным голоданием, проводятся многочисленные эксперименты: через сутки после полной изоляции и отсутствия внешних шумов с человеком, его психофизиологией происходит что-то. Через двое суток начинаются галлюцинации, через трое… и так далее. Психическое состояние человека резко меняется: появляется беспокойство, тревога, злобность даже, снижается уровень самоконтроля, растет внутренняя напряженность. Нервная система человека устроена таким образом, что она не выдерживает нехватки впечатлений — под угрозой распада оказываются не отдельные органы, сама личность.

Тех, которых мало, которые напряженно на всех на нас работают, потому что они убеждены: еще не все открыто на земле и в самих себе, — словом, людей сильных и цельных, — наука изучает и старается им помочь: какие меры предпринимать, когда человек в своей работе сталкивается с сенсорным голодом и голод этот мешает ему мыслить?

А вот людей слабых, жалких, трудных, одержимых «бесом» сенсорного голода, тех, кому требуется реальная психологическая помощь, наука изучает с трудом и робостью — как к ним подступиться?

В самом деле… о какой недогрузке органов чувств может идти речь — сплошные перегрузки: только уши уже не слышат и глаза не видят, и любые мысли — докука, и тело бежит труда: все опостылело. Накопившаяся скука разряжается в мир выхлопами неожиданной злобы — так называемой спонтанной агрессии.

Открывать уже нечего, все давно открыто Гильгамешами, Одиссеями, Буддами, Колумбами, Резерфордами. Скучно!

Одержимые сенсорным недоеданием толпами мечутся по миру, переполненному шумом и грохотом!

В XVII веке со спонтанной агрессией было куда проще. Для избранных, для феодалов она легко прикрывалась ритуалом — коли шпагой, задирайся, никто тебя не осудит. У тебя скука, разочарование, лилию ты обнаружил на любимом плече, у тебя, как любезно разъяснили бы в XX веке, сенсорный голод личности; выход прост — легко обрушиться на других, зависимых от тебя, слабых, излить на них свое раздражение и скуку: «Атос без малейшего гнева избивал Гримо. В такие дни он бывал несколько разговорчивее». Слуг в те далекие годы избивать, разумеется, не возбранялось, но уж слишком много обмолвок подобного рода позволяет себе по отношению к своему любимцу писатель.

И вот ведь чудо репутации «хорошего человека» — эпизоды спонтанной агрессии Атоса, а они разбросаны по всему роману (то он избивает своего слугу, то он заставляет его жевать и проглатывать записки, то приучает молчать и изъясняется только жестами, то заставляет пить, то, напротив, выпить не дает), — эти эпизоды мы не замечаем!

Это в XX веке скуку и пустоту жизни трудно не заметить, ибо их труднее подменить действием: полуузаконенным убийством, законной дракой, ссылкой на соблюдение ритуала. Спонтанная агрессия носит далеко не ритуальный характер: общество слишком далеко продвинулось вперед по пути соблюдения законности и защиты прав личности. В нашей же стране закон в равной мере распространяется на всех. И если вернуться к вопросу о возможной жизни героев в ином времени и иных социальных обстоятельствах, то от благородства графа-мушкетера в конце XX века не осталось бы ровным счетом ничего.