Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

Поначалу я подумал, что она разыгрывает меня. Ведь такое любой школьник знает. Но она настоятельно просила ответить, и тут на меня вдруг столбняк напал. Как в школе иногда случалось: урок выучишь, а к доске выйдешь — все из головы вон. И не в том вовсе состояла трудность, что мне разговаривать было нельзя: мы с помощью записочек объяснялись. Загвоздка заключалась в том, что насчет ромбиков и гробиков ничего путного, вразумительного не приходило мне в голову. Этот вопрос, тоже мучивший меня поначалу в школе, потом в институте, давно уже мучить перестал. Видимо, я когда-то все это понял, но потом забыл — за давностью лет и ненадобностью. Привык к тому, что все записывается так, как записывается, — и не иначе.

Задав свой коварный вопрос, Валентина Валентиновна на миг погрузила меня с головой в мир едких школьных запахов, в бурлящий поток юности, в атмосферу экзаменационных кошмаров. Я не нашел ничего лучшего, как написать:

ПОТОМУ ЧТО ТАКАЯ ЗАПИСЬ САМАЯ УДОБНАЯ.

Она недоуменно пожала плечами. Я приписал:

ВЫГОДНАЯ.

Она смотрела на меня широко раскрытыми от удивления глазами. Мне стало стыдно за те прилагательные, которые все мы употребляем обычно в таких случаях. Я написал:

ПОТОМУ ЧТО ОНА НАИБОЛЕЕ ТОЧНО ОТРАЖАЕТ ИЗВЕСТНЫЕ НАМ СВОЙСТВА.

Меня удивило ее удивление.

— ВЫ НЕ ХИМИК?

— Нет, — ответила она. — Я готовлю разные патенты.

«Понятно, — написал я. — Знание химии для вас необязательно».

— Конечно, — сказала она, — вполне достаточно ваших знаний.

«Системы сольфасоль тоже не знаете?»

— Не знаю.

«Потому и сохранили такой естественный взгляд на вещи», — написал я без всякой иронии.

Валентина Валентиновна нарисовала таблицу и велела мне нарисовать такую же. Заглядывая в примеры заявки, я стал заполнять графы, ставить точки и крестики, а Валентина Валентиновна ставила крестики у себя. Игра заключалась в том, чтобы в каждой графе оказался хотя бы один крестик. Названия граф определяли пределы авторских притязаний, крестиками фиксировалось истинное положение дел, находящее отражение в примерах.

Наигравшись в «морской бой», мы принялись за слова. Бодрому инвалиду на костылях предстояла еще одна мучительная операция. Это все равно как если бы по роману делали рассказ, по рассказу — фильм, по фильму — оперу, потом балет, симфонию. Ну и так далее.

Валентина Валентиновна тыкала карандашиком в каждое слово. То в одно ткнет, то в соседнее — и большинство соседств ее не устраивало.

— Это неточно, — говорила она. — Слишком неопределенно. Двусмысленно.

Она развивала мое логическое мышление. Под ее руководством я разрушал с таким трудом построенное ранее и строил заново. Адская была работа.

Нашим встречам не было конца. Нашим играм — тоже.

Но тут возникло непредвиденное осложнение. Петров поссорился с Бледновым. Внезапно. Спонтанно. В те дни его вдруг остро стала интересовать наша заявка. Потому что Э. И. Бледнов — мой соавтор. Петров ходил к замдиректора и говорил, что он хорошо знаком с материалами работы: эксперимент выполнен на низком уровне и не внушает доверия.

— Напрасно, — говорил Петров, — выпустили эту заявку из института. Мы компрометируем себя. Мы платим валюту за патентование. Мы несем ответственность.

Замдиректора послушал Задиру и приостановил патентование.

После этого к замдиректора пошел Бледнов и сказал, что Петровым руководят не интересы дела, а личные мотивы. И что как непосредственный руководитель Петрова замдиректора должен обратить на это особое внимание. Э. И. Бледнов сказал, что тормозить патентование заявки рискованно — можем потерять приоритет. Тогда как за потерю приоритета мы все, мол, несем персональную ответственность. Потеря приоритета может быть чревата известно чем. И все такое.

Как я был дальновиден, сделав Эдуарда Игоревича своим соавтором!

Замдиректора прислушался к словам Э. И. Бледнова и снова дал делу ход.

Я же все это время молчал.

МОЛЧАНИЕ — ЗОЛОТО.

Что и говорить, тяжелый металл. Поноси-ка. Хотя бы маленький чемоданчик с золотом. Пока я его носил, командировка на конференцию подоспела — в миленький южный городок. Гнутое, мятое, чеканное серебро листвы. Розы-мимозы. Просто розы: вылепленные из алых лепестков чашечки, в каждую из которых будто бы мимоходом брошена щепотка жухлой, сухой, перетертой травы. Парки, запахи, ароматы. Пушистые, мохнатые, пернатые, сладостно благоухающие, цветущие чудеса. Стрекотание. Пение. Прозрачность, воздушность и легкость.

На конференциях известно как: встречи старых друзей, ветеранов. Расспросы.

— Ну как, — спрашивают, — жизнь? Как успехи?

А ты молчишь. То есть показываешь знаками, что у тебя голос пропал, что тебе говорить нельзя.

— Что-нибудь серьезное? — спрашивают участливо.

А ты улыбаешься как дурачок — беззаботно так улыбаешься. Ерунда, мол, пройдет, застудил немного.

Ну и ладно, нельзя так нельзя. И тебя ни о чем больше не спрашивают.

Это-то и обидно. Будто и рассказать тебе не о чем. И достижений у тебя никаких. Сидишь на заседаниях, слушаешь чужие доклады. Ясный выступает. Саня Поздов выступает. А ты молчишь.

Ты молчишь, и никому дела нет до того, что ты открыл, какие зáмки, парки, какие способы и методы, какие секреты вечной молодости. Все это существует вполне объективно и в твоем сознании тоже, но для других ничего этого нет. Вот один выступает: «К вопросу о влиянии…» Взгляд в нечто. Двести двадцать третье сообщение из серии, третье поколение исследователей, а конца не видно. Академик Ризоположенский: краткое изложение собственной монографии, опубликованной двадцать лет назад. Профессор Липышев: небольшой фактический материал с пространными философскими обобщениями. Живо и увлекательно, как всегда, но тотчас забывается.

А твой доклад, твой доклад прозвучал… нет, взорвался бы как бомба посреди цветущего луга, возвестив о начале разработки нового великого месторождения.

Тебе есть что сказать, только голоса нет.

…Ничего, в следующий раз. Так утешаешь себя. Когда он будет, следующий раз? Через пять лет намечают провести очередную конференцию.

Пять лет — это, конечно, не срок. Отсчитай пять лет назад: так ли уж много переменилось? Не было зáмка, парка, сада, лесного таракана, расходящихся кривых, вечнозеленых тополиных веток. Очень много переменилось, что бы там ни говорил Ясный.

ПЯТЬ ЛЕТ НАЗАД У МЕНЯ БЫЛ ГОЛОС.

И какой! Только он не был так нужен мне, как сейчас. Зато теперь у меня есть луг, зáмок, сад.

Море. Делегаты конференции любуются пеной прибоя. Смельчаки лезут в воду. Мне нельзя, потому что у меня нет голоса. Смешно сказать: не купаюсь из-за отсутствия голоса. Будто в воде нужен голос.