Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

А. И. Ахиезер: «Огромный творческий потенциал, широчайший диапазон интересов, редкий в наш век узкой специализации универсализм роднят Ландау по духу с великими людьми эпохи Возрождения».

A. С. Компанеец: «Буквально не сходя с места, не прибегая к литературным источникам, в любую минуту Ландау мог начать работу по привлекшему его внимание вопросу из какой угодно области теоретической физики».

B. Л. Гинзбург: «Только владея современным стилем, нашедшим такое яркое и законченное выражение в работах и курсе Л. Д. Ландау, можно остаться хозяином положения практически во всей теоретической физике. Можно сегодня заниматься теорией сверхтекучести, завтра — квантовой теорией поля и послезавтра — теорией металлов. Таким хозяином положения и является Л. Д. Ландау, и он же помог следовать по этому пути своим очным и заочным ученикам».

Когда писала эти страницы, пришел очередной номер «Успехов физических наук». И из спортивного интереса захотелось посмотреть, каков там «коэффициент Ландау», то есть в какой мере присутствует его труд. Оказалось, что из пяти основных оригинальных статей в трех цитировались работы Ландау. Не хочу утверждать, что в каждом номере «УФН» будет такое же соотношение, тут естествен некий статистический разброс, но согласитесь, что эта цифра о чем-то говорит. Кстати, там, где нет ссылок на Ландау, есть ссылки на его прямых учеников. И, конечно, ссылки на его с Лифшицем «Теоретическую физику».

Это — к вопросу об универсализме, который невероятно затрудняет рассказ о Ландау-ученом. Помимо трудности всякий раз излагать «от печки» каждую новую проблему (да и где взять места на это!) есть и другая, я бы сказала — чисто психологическая трудность, проистекающая от «галопного» изложения. В самом деле, когда рассказываешь не галопом, не скороговоркой, а все начинаешь сначала и излагаешь подробно, последовательно, много и долго, то в конце концов и читатель входит в материал, привыкает к нему. И тогда сам предмет разговора становится ему чем-то близким, как-то трогает и заинтересовывает его. Это как с ребенком — пусть он не твой, но чем больше ты возишься с ним, тем сильнее к нему привязываешься.

До сих пор речь шла о содержании работ Ландау, о предмете его научного творчества. Способ изложения этого материала мне еще не ясен. Но путь, вероятно, есть только один. Выбрать самое главное, узловое, существенное. Что можно — и нужно — сгруппировать, объединить общностью подхода, методики. И о хронологии нельзя забывать, потому что хочется показать деятельность Ландау в русле движения всей физики.

Эта работа со всеми ее трудностями — в начальной стадии моя и только моя. Здесь на первых порах никто помочь, вероятно, не может.

Но тема «Ландау-физик» конечно же не исчерпывается содержанием и ролью его работ, рубрикой «что он сделал». Она включает в себя и взгляды его на физику вообще, и на теоретическую физику в частности, стиль и методику творчества — то, что можно объединить словами «как он делал»; и всю его разнообразную и широкую педагогическую деятельность, пути и формы приобщения к физике молодежи — разных возрастов и на разных уровнях творческой зрелости и самостоятельности; и взаимоотношения как с отдельными физиками, так и с другими школами; и еще, наверное, немало другого. Обо всем этом кое-что уже сказано и написано, но мне этого мало.

В этой части работы особенно необходима будет помощь многих физиков. Потому что хотелось бы попытаться взглянуть на Ландау, на его творчество также и глазами других физиков, причем разных — не только теоретиков, но и экспериментаторов, а среди теоретиков не только его друзей и учеников, но и представителей других школ, других направлений. Чем больше людей с разными взглядами и разным строем мыслей будут высказываться об одном и том же предмете, тем интереснее и богаче должна быть книжка и, может быть, тем точнее удастся обнаружить, установить правильную позицию, найти правильное освещение. Ведь может оказаться, что различающиеся углы зрения и разные точки отсчета в конце концов дадут сколько-нибудь удовлетворительное приближение к правильному решению. Хотя уже сейчас, заранее, очевидно, как часто придется искать ответа на свои собственные вопросы: «Кому поверить, кому довериться?» и «Какое из противоположных суждений считать правильным?» Зато очевидно и другое: какая-то часть этих физиков, те из них, которые чувствуют себя дома на верхних этажах упомянутого «физического небоскреба», помогут приблизиться к ним и мне, а значит, и читателям книжки.

Короче говоря, тема «Ландау и физика», как бы трудна она ни была, должна занимать в книжке главное место. И раскрыть ее, может быть, удастся разными средствами, привлекая на помощь и работы Ландау, и его поступки, и взаимоотношения с другими физиками, его действия, его жизнь. Во всяком случае, постараюсь сделать все, что могу. Тем более что я люблю физику. Если такое не удастся, то не будет и книжки, она не состоится.

Естественно, через книжку как сквозная тема должен пройти рассказ о школе Ландау и о многих его учениках. Это должен быть долгий и серьезный разговор. Я постараюсь показать не только характер и содержание работ школы Ландау, но и характер мышления в этой школе. Стремление «тривиализовать» задачу. Четкость в постановке вопросов. Лаконизм. Строгость.

Ни для кого нет сомнения, что вклад Ландау в физику — это не только его работы, но и работы его учеников, где их учителем задавалась прежде всего «шкала качества», потому что эталоном служили его собственные и совместные с ним работы. А часто и идеи шли от него.

О характере отношений Ландау с учениками очень хорошо сказал Петр Леонидович Капица: «Выработанный им процесс научной работы был весьма своеобразным. Основное его свойство заключалось в том, что его личные работы трудно было отделить от научной работы с его учениками. Я себе не представляю, как Ландау мог бы так успешно работать в таком количестве областей физики без своих учеников. Эта работа осуществлялась в непрерывных беседах и регулярных семинарах, где сам Ландау был наиболее активным членом, часто выступал и делал доклады… Со своими учениками у Ландау устанавливалась самая дружеская близость в отношениях, никакой внешней формы почтения не существовало. Можно было без опасения посмеяться и подшутить над Ландау так же, как он любил это делать с другими».

Особо надо сказать о дружбе Ландау с Лифшицем. «Роль Лифшица была, конечно, огромной, — говорит Ю. Б. Румер. — Ландау был совершенно необходим такой человек, чтобы он сам мог стать тем, чем стал».

Ходит легенда, что на каком-то публичном собрании на вопрос о том, как писался «Курс теоретической физики», Лифшиц ответил: «Перо было мое, а мысли — Ландау». Как-то неприятно, что эти слова, будто бы произнесенные Лифшицем, получили распространение и стали восприниматься некоторыми чересчур всерьез, и еще неприятнее, когда таким вульгарным становится понимание связи и взаимоотношений двух этих людей. «Перьев» Ландау мог найти и находил сколько угодно, а Лифшиц был у него только один.