ВѢЧНАЯ УТОПІЯ.

«Такимъ образомъ я очутился въ Англіи»...

«Вы, значитъ, посѣтили также Англію?» прервалъ кто-то разсказчика.—«Ну да, конечно, я тамъ пробылъ нѣсколько мѣсяцевъ.» Тогда начинается разговоръ о кардиналѣ-архіепископѣ Янѣ Мортонѣ, и Рафаэль передаетъ разговоръ, происходившій на обѣдѣ у прелата. Одинъ свѣтскій человѣкъ, слывшій большимъ законовѣдомъ, хвалилъ строгость законовъ противъ воровъ. Онъ съ видимымъ удовольствіемъ разсказывалъ, какъ ихъ вѣшали тамъ и сямъ десятками. «И однако, какая непріятность, прибавилъ онъ, хотя изъ всѣхъ этихъ плутовъ едва одинъ-два избѣгаютъ висѣлицы, но Англія снова доставляетъ ихъ отовсюду».

«Въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, возразилъ я,

Въ данномъ случаѣ смерть является столь же несправедливымъ, сколь и безполезнымъ наказаніемъ. Она—слишкомъ жестокое наказаніе за воровство и въ то же время слишкомъ слабое, чтобы прекратить это послѣднее. Развѣ не было бы разумнѣе обезпечить существованіе всѣхъ членовъ общества такимъ образомъ, чтобы никто не находился въ положеніи, заставляющемъ его прибѣгать къ воровству и потомъ быть повѣшеннымъ?»

Затѣмъ разговоръ переходитъ, въ чисто современномъ духѣ, къ соціальнымъ причинамъ преступленій (школа итальянскихъ антропологовъ-криминалистовъ назвала бы ихъ соціальными факторами). Главная причина народной бѣдности заключается въ слишкомъ большомъ числѣ господъ, живущихъ потомъ своихъ ближнихъ; не менѣе печальнымъ является то обстоятельство, что существуетъ огромное множество праздной прислуги, которая, потерявъ въ случаѣ болѣзни мѣсто, оказывается ни къ чему не годной и начинаетъ воровать. Другая, не менѣе страшная, язва разъѣдаетъ сердце Франціи:—это постоянныя войска въ мирное время; это красный звѣрь, прокормленіе котораго обходится чрезвычайно дорого. Но это безчисленное множество праздныхъ людей — не единственная причина воровства: «существуетъ еще другая, продолжаетъ Рафаэль, имѣющая отношеніе главнымъ образомъ къ вашему острову».

«И въ чемъ же состоитъ она?» спрашиваетъ кардиналъ.— «Въ безчисленныхъ стадахъ овецъ, покрывающихъ всю Англію. Землевладѣльцы прекращаютъ повсюду обработку полей, разрушаютъ деревни и дома, опустошаютъ все исключительно для того, чтобы построить хлѣва для своихъ овецъ. Къ этой причинѣ бѣдности присоединяется еще неслыханная роскошь всѣхъ классовъ во всемъ, что касается пищи и одежды, не говоря о распущенности нравовъ въ городахъ, о пьянствѣ, объ игорныхъ домахъ...» Какой же выводъ вытекаетъ изъ всѣхъ этихъ предварительпыхъ рѣчей? Совершенно тотъ же самый, какой сдѣлали криминалисты XVIII вѣка, а также реалисты новѣйшей эпохи, игнорировавшіе требованія морали: пусть уничтожатъ причины преступленій, и эти послѣднія исчезнутъ. Затѣмъ слѣдуетъ изложеніе совершенной системы уголовныхъ законовъ ІІолилеритовъ, тоже воображаемаго народа; она отличается большою умѣренностью и ставитъ себѣ цѣлію уничтоженіе преступленія и превращеніе преступника въ честнаго человѣка. Изученіе ея повело бы насъ слишкомъ далеко; ограничимся поэтому простымъ указаніемъ, что опа очень любопытна. Въ заключительномъ словѣ своемъ она прямо-таки поразительна: здѣсь впервые выражается мысль о пенсіонныхъ кассахъ для больныхъ и стариковъ. Одинъ изъ гостей дѣлаетъ замѣчаніе, что помимо воровъ и бродягъ существуютъ еще другіе несчастные: больные и обезсиленные преклонностью лѣтъ. «Дайте только мнѣ возможность дѣйствовать, заявляетъ одинъ хлыщъ, у меня имѣется на этотъ счетъ великолѣпный планъ; отъ этихъ несчастныхъ легко отдѣлаться, заперевъ ихъ въ монастырь». Нее это, равно какъ и другія мысли на аналогичныя темы, передается намъ въ видѣ отрывковъ изъ разговоровъ, происходившихъ за столомъ вышеупомянутаго князя церкви. Разговоръ затѣмъ касается вопросовъ высшей политики, что доставляетъ Рафаэлю случай высказать, какъ мало онъ испытывалъ бы счастья, еслибы занималъ должность королевскаго министра, и описать въ ядовитой сатирѣ всѣ политическіе пріемы и средства, къ которымъ прибѣгали въ ту эпоху. Послѣ этого разговоръ переходитъ на зловредные совѣты относительно способовъ пріобрѣтенія славы и денегъ: одинъ, напримѣръ, совѣтуетъ поднять номинальную цѣну денегъ, когда дѣло касается погашенія займа; другой совѣтуетъ пустить слухъ о предстоящей большой войнѣ, для того чтобы имѣть предлогъ къ установленію новаго налога,—и при этомъ доказываютъ, что интересы короля должны быть поставлены, даже судьями выше всякихъ законовъ. «Послушайте, продолжаетъ Рафаэль, каковы принципы политической нравственности, относительно которыхъ, впрочемъ, существуетъ полное согласіе во всемъ мірѣ».

Король, имѣющій постоянную армію, никогда не имѣетъ излишка въ деньгахъ. Король не можетъ совершать несправедливыхъ поступковъ, даже еслибы онъ это хотѣлъ. Это очевидно не что иное, какъ старинное положеніе англійскаго права: «The King can do no wrong» (король не можетъ поступать несправедливо), въ силу котораго была установлена, согласно съ конституціей, неотвѣтственность монарховъ.

Бѣдность народа составляетъ оплотъ монархіи. Богатство и свобода ведутъ къ своеволію. Нужда и бѣдность подавляютъ духъ даже самыхъ отважныхъ, и т. д., и т. д. Дальше слѣдуютъ во множествѣ разныя жестокія правила, и дѣлается тотъ выводъ, что божественный Платонъ былъ правъ, когда совѣтовалъ мудрецамъ держаться вдали отъ общественныхъ дѣлъ. «А теперь, мой дорогой Моръ, продолжаетъ Рафаэль, отклоняясь отъ предыдущаго разговора, я хочу высказать предъ вами мою сокровенную мысль. Всюду, гдѣ установлено право собственности, гдѣ все измѣряется деньгами, тамъ никогда невозможно будетъ ни водворить справедливости, ни обезпечить счастья людей. Тамъ вамъ пришлось бы считать справедливымъ, что общественное богатство дѣлается добычей горсти ненасытныхъ людей, между тѣмъ какъ народная масса гибнетъ въ нищетѣ. И только сравнивъ эти порядки съ утопическими учрежденіями, можно уразумѣть, насколько послѣднія мудры и благодѣтельны, какъ малочисленны въ нихъ законы и насколько больше тамъ общественное благо!» Затѣмъ онъ начинаетъ восхвалять, съ различныхъ точекъ зрѣнія, общность имущества; Моръ не соглашается съ нимъ, онъ говоритъ, что въ подобной странѣ всякій избѣгалъ бы работать, и что во всѣхъ сферахъ жизни распространилась бы анархія. «Вашъ образъ мыслей меня не удивляетъ, отвѣчаетъ Рафаэль: еслибы вы жили на Утопіи, гдѣ я провелъ пять лѣтъ, то вы убѣдились бы, что нигдѣ общество не организовано такъ хорошо, какъ тамъ».

Такимъ образомъ читатель искусно приведенъ къ тому моменту, когда начинается изложеніе самаго вопроса. Рафаэля просятъ возможно подробнѣе описать этотъ чудесный островъ. Онъ охотно соглашается. Прежде чѣмъ приступить къ дѣлу, подкрѣпляютъ себя обѣдомъ, затѣмъ опять возвращаются въ садъ, гдѣ Рафаэль начинаетъ свой разсказъ такъ: