Элизабет Ноэль-Нойман - Общественное мнение [Открытие спирали молчания]

М. Мид обосновывает пользу исследований обще­ственного мнения у примитивных народов тем, что у них в незамутненном виде существует то, что в современных обществах уже перепуталось. Предписания в племенах аранешей, иатмулов, полинезийцев различны, если срав­нивать степень участия индивида (может или должен уча­ствовать) в достижении или сохранении согласия. Арапе– ши требуют от индивида большой наблюдательности — правила изменчивы: то, что сегодня верно, завтра оказы­вается неверным и можно вдруг стать отверженным. У иатмулов индивид все же сохраняет известную значи­мость как сторонник одной из двух партий. У полинезий­цев, где правила наиболее закосневшие, индивид полно-
стыо обезличен. Высокой чувствительности арапеша про­тивостоит глубокий фатализм полинезийца. Квазистати­ческий механизм оценки окружения в таких условиях не срабатывает.
Контроль соседей
Изменчива комбинационная модель общественного мне­ния у племени цуни, которую описывает М. Мид 4 . Здесь за каждым индивидом неотступно наблюдают соседи, по­этому общественное мнение постоянно воспринимается как негативная санкция. Это ведет к тому, что тормозится всякая деятельность и многие поступки вообще не совер­шаются. Аналоги же из современности показывают, что подобный контроль со стороны соседей не только не тор­мозит действия, но и провоцирует некоторые поступки, как, например, демонстративное вывешивание постель­ных принадлежностей каждое утро из окна как знак со­блюдения норм гигиены. О четком функционировании в различных культурах механизмов общественного мнения по типу цуни говорят и другие обычаи, в частности, при­вычка не задергивать вечером гардины на окнах, чтобы с улицы можно было заглянуть в освещенную комнату, не­желание ставить забор в качестве символической защиты от соседей или запирать двери в комнату — в доме или в офисе.
Примечания
1 См.: Т u г n b u 11 С. М. The Forest People. A Study of the Pygmies of the Congo. New York, 1961.
2 Ibid., p. 94—108 (глава «The Crime of Cephu, the Bad Hunter»).
3 Ibid., p. 112.
4 Ibid., p. 113.
5 См.: Mead M. Public Opinion Mechanisms among Primitive Peoples. — Public. Opinion Quarterly, vol. 1, July 1937, p. 5—16.
6 Ibid., p. 8 f.
7 Ibid., p. 10-12.
8 Ibid., p. 12—14. 4 Ibid., p. 15 f.

Глава XII
ШТУРМ БАСТИЛИИ: ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ И ПСИХОЛОГИЯ ТОЛПЫ
Опасаясь того, что рассказанные ею истории про жителей Новой Гвинеи или полинезийцев могут быть неправиль­но истолкованы — как отчеты об экзотических путешест­виях, — М. Мид ищет новые параллели, чтобы показать общее в процессах общественного мнения. В качестве со­временного аналога процедуре предписаний у арапешей она выбирает то, что понятней американскому читате­лю, — пример линчующей толпы. В обоих случаях, по ее мнению, индивиды действуют спонтанно, ситуативно, т.е. поступают так, как им кажется правильным, без согласо­вания с какой-либо группой или партией. И таким обра­зом достигались определенные политические результаты.
Странно, что М. Мид не видит колоссальных различий в ситуации осторожного арапеша, в чей сад забрела сосед­ская свинья, и отдельного индивида в сутолоке линчую­щей толпы. Ни в коем случае арапеш не прибегает к спон­танным действиям, которые кажутся ему в данный мо­мент правильными, «in forms of his own feeling on the subject» (как он сам ощущает) 1 . Он поступает чрезвычайно осмотрительно: подвергаясь социальному контролю, ара­пеш имеет все основания для того, чтобы в своих действи­ях попытаться заручиться поддержкой влиятельных сосе­дей, друзей и т.п. Не в последнюю очередь он достигает этого приглашением на совместную трапезу.
Конкретная толпа: индивид ощущает общность и освобожден от наблюдения извне
Участник линчующей толпы, наоборот, не обращает вни­мания на соблюдение осторожности, ведь он не находится под строгим контролем других, осуждающих или отверга-

ющих его поведение. Он полностью растворился в ано­нимной массе и, таким образом, освободился от социаль­ного контроля, без которого он не может сделать ни шагу в иных условиях — пока находится в поле зрения публики.
В качестве современного примера М. Мид выбирает ситуацию, именуемую спонтанной, явной толпой, или конкретной толпой (Л. фон Визе) 2 , т.е. массой людей в условиях физического или по крайней мере зрительного контакта, которая какое-то время выступает как целое. Это, несомненно, не прямая аналогия рассмотренным действиям арапеша. При решении проблемы с чужой свиньей согласие было достигнуто единодушно, хотя каждый участник спора сохранил свое лицо, имел опре­деленную роль. Линчующая толпа как разновидность коллективного человеческого поведения привлекала вни­мание ученых и интеллектуалов со времен штурма Бас­тилии в период Французской революции. Огромное ко­личество очерков и книг по психологии толпы в XIX и XX вв. было посвящено этим загадочным проявлением человеческой натуры. Однако это не способствовало луч­шему пониманию процессов общественного мнения, а скорее затруднило его. Ощущалось диффузная связь (у М. Мид — идентичность) между всплесками массовой психологии и общественным мнением, но такие пред­ставления затушевывали характерные черты социально– психологического феномена общественного мнения, ко­торый был уже довольно четко разработан авторами XVII—XVIII вв.
В какой связи друг с другом находятся общественное мнение и вспышка психологии толпы? В поисках ответа па этот вопрос полезно вспомнить в качестве примера штурм Бастилии в описании французского историка И. Тэна.
«Каждый район города — центр, а Пале-Рояль — самый большой из них. От одного к другому идет круговорот по­ручений, обвинений, депутаций, одновременно с этим но­ток людей выплескивается вперед, руководимый лишь собственной прихотью и случайностью движения. Толпа собирается то здесь, то там: ее стратегия — толкать и быть подталкиваемой. Ее представители попадают внутрь лишь там, где их впускают. Если они врываются к инвалидам, то лишь благодаря помощи солдат. С Бастилии стреляют с
10 часов утра до 5 часов пополудни, огонь идет со стен вы­сотой 40 и шириной 30 футов, и случайно один из выстре­лов попадает в инвалида на костылях… Толпу оберегают, как детей, чтобы ей причинили возможно меньше вреда: по первому требованию пушки отодвинуты с огневого ру­бежа, первую депугацию начальник гарнизона приглаша­ет на завтрак, уговаривает солдат гарнизона не стрелять, если на них не нападают. Наконец он отдает приказ стре­лять — ввиду крайней необходимости, чтобы защитить второй мост, при этом предупреждает, что будет стрелять. Короче, его терпение безгранично — что совершенно соот­ветствует понятию человечности в ту эпоху. Люди фана­тично пробиваются в условиях абсолютно неожиданной для них атаки и сопротивления, через пороховой дым, ув­лекаемые напором атаки; они не знают ничего, кроме бро­ска на этот каменный массив, их подручные средства со­ответствуют уровню их тактики… Некоторые полагают, что захватили дочь начальника гарнизона, и хотят ее за­живо сжечь, чтобы заставить ее отца сдаться. Другие под­жигают солому на выступе здания и тем самым преграж­дают себе дорогу. "Бастилию не взяли силой, — говорит храбрый Эли, один из бойцов, — она сдалась еще раньше, чем ее вообще атаковали".
Это была капитуляция в ответ на обещание, что никому не причинят страданий. У гарнизона не хватило духу стре­лять по живым мишеням из неплохого укрытия, к тому же солдаты пребывали в смятении от вида ужасающей толпы. Наступало лишь восемь-десять сотен человек… Но пло­щадь перед Бастилией и прилегающие улицы заполнили толпы зевак, которые хотели видеть спектакль. Среди лю­бопытных, по свидетельству очевидца, можно было видеть элегантных красивых женщин, которые оставили свои ко­ляски в отдалении. С высоты бруствера ста двадцати сол­датам гарнизона могло казаться, будто весь Париж против них. Это они опустили подъемный мост и впустили врага: все потеряли голову — осажденные и осаждаемые, послед­ние, опьяненные победой, пожалуй, в большей степени. Ворвавшись в Бастилию, штурмующие начали все кру­шить, опоздавшие открыли стрельбу по тем, кто пришел первым, просто так. Каждый стреляет, не глядя, куда и в кого. Внезапное ощущение всесилия и свобода убивать — слишком крепкое вино для человеческой природы: от него
кружится голова, все видится в красном свете и все закан­чивается диким бредом.
…Французские гвардейцы, знакомые с законами вой­ны, пытаются что-то сказать. Но толпа позади них не зна­ет, в кого она метит, и бьет наугад. Она щадит стрелявших в нее швейцарцев, считая тех заключенными — из-за го­лубой униформы, — и сметает инвалидов, открывших путь в Бастилию. Того, кто помешал начальнику гарнизо­на взорвать крепость, проткнули двумя ударами кинжала, одним сабельным ударом ему отсекли кисть, и руку, спас­шую целый квартал Парижа, с триумфом пронесли по улицам…» 3
Такая массовая сцена сильно отличается от данных эмпирического и исторического анализа общественного мнения: привязанных к определенному месту и времени аффективно окрашенных мнений и поступков, которые нужно публично обнаруживать в определенной сфере фиксированных взглядов, чтобы не оказаться в изоляции, или можно публично выражать в сфере изменяющихся воззрений или во вновь возникших зонах напряженности.
Имеют ли что-то общее вспышки психологии толпы и общественное мнение? Для ответа на этот вопрос сущест­вует простой критерий. Все проявления общественного мнения объединяет их связь с угрозой изоляции для ин­дивида. Там, где индивид не может свободно высказы­ваться или поступать по собственному усмотрению, а дол­жен учитывать воззрения своего окружения, чтобы не ока­заться в изоляции, мы всегда имеем дело с проявлениями общественного мнения.
С этой точки зрения не вызывают сомнений действия конкретной полустихийной толпы. Участники штурма Бастилии или бродившие по улицам жадные до сенсаций зрители точно знали, как они должны себя вести, чтобы не оказаться в изоляции, — проявлять одобрение. Они знали также, какое поведение подвергнет их изоляции с опасно­стью для жизни, — отвержение, неприятие, критика тол­пы. Однозначность острой угрозы изоляции для всякого уклонявшегося от буйствующей толпы учит нас, что, по сути, здесь одна форма проявления общественного мне­ния. Вместо штурма Бастилии мы легко можем привести пример из современной нам жизни, например возмуще­ние решением судьи или действиями команды на фут­
больном поле, разочарование болельщиков. Или дорож– но-транепортное происшествие; скажем, иностранный автолюбитель наехал на ребенка: здесь не имеет значения, по своей ли вине ребенок оказался под колесами автомо­биля, или водитель виноват; любому из собравшейся тол­пы будет ясно, что нельзя принять сторону водителя. Та­ковы по своей сути и события во время демонстрации по поводу смерти студента Бенно Онезорга: невозможно за­щищать полицейского Курраса*.
Если в обычных условиях индивид с трудом ориен­тируется, какое поведение одобряется, в массовой сцене это ясно как день. При этом согласие, которого достига­ют участники толпы, может иметь различные источники и соответственным образом характеризовать массовые сцены.
Очевидно, существуют временные и вместе с тем силь­но зависящие от текущего момента источники, указываю­щие на объединяющий элемент взбудораженной толпы. В связи с этим вспоминаются твердые и жидкие агрегатные состояния, по Теннису. Вневременной является об­щность, обусловленная инстинктивными реакциями: го­лодные бунты, защита маленького беспомощного ребен­ка, раненного автоводителем, объединение против чужака, иностранца, выступление за свою команду, в защиту своей нации. На этой основе легко организовать толпу в спортивном зале: «Хотите тотальной войны?»
Вневременным или по крайней мере не зависящим от актуальных событий может быть общее возмущение на­рушением традиций, обычаев. Но связанными со време­нем являются массовые демонстрации, основанием для единства которых в условиях смены ценностей («жидкое агрегатное состояние») служат новые ценностные пред­ставления. Здесь верх берут силы, преобразовывающие тяжело идущий процесс смены убеждений дисперсных латентных масс — здесь они овладевают скоплением лю­дей как существенный ускоритель, демонстративно уста­навливающий новый порядок, в симпатиях к которому можно без опаски публично признаться. Тем самым обус­ловленная временем конкретная толпа, масса, единство
Речь идет о жертве инцидента в рядах демонстрантов во время сту­денческих волнений 1968 г. — Прим. перев.