Наталья Свидрицкая - Хроники Нордланда: Кровь Лары

– К господину, говоришь? – Говоривший присел перед ним, снизу заглянул в лицо. – Сдать, значицца, курятник свой решил и награду получить? А ежели, к примеру, ты нам все расскажешь? Мы-то награду поделим лучшее… А тебе она зачем, награда-то? Ты ж все равно подохнешь, чельфяк, господин наш с вашим братом, значицца, не цацкается. Господин наш, барон Смайли, вашего брата на части рвет… привязывает к четырем кобылам, и того… в разные, значицца, стороны, что быстрее оторвется, значицца: нога, аль рука… И все это, чельфяк, после того, как поиграется он с тобой… Знатно, знатно поиграется! Ну, так как? Ты нам все расскажешь, а мы тебя быстренько на ветле повесим, аккуратно так, любовно, ты и пяти минут не продергаешься! Спасибо нам потом скажешь, скажешь: «Спасибо вам, люди добрые, что избавили от мук аццких!».

– Иди в жопу. – Мрачно глянул на него Вепрь. Проморгавшись наконец, он увидел перед собой рожу – рожу, как рожу, не красивую, ни страшную, обычный мужик. Рябой только от давней-давней оспы, и зубов не хватает. Но перегаром несет… И не отвернешься.

– По-плохому, значицца, хочешь. – Вздохнул мужик. Вроде как бы даже с сожалением. – Что ж вы упрямые-то такие?..

– Слышь, – нервно сказал другой, помоложе, – он ведь и того… не скажеть ничего.

– А посмотрим.

– Не, а если энти, Птицы где-нить близко?

Мужик поднялся, отряхивая руки и колено.

– А верно заметил, Сопля.

– А можеть, – воодушевленный мужичок с неблагозвучным не то именем, не то прозвищем, развивал успех. – Они того, спицально его того?

– Специально, говоришь? – Первый немного нервно оглянулся. – А давай, этого – в телегу… В городе разберемся. Там он все и расскажет… – Мужик сплюнул и недобро усмехнулся, показав щербатый рот. – В тюрьме, оно, значицца, у всех просветление как бы случается.

Трясясь затем в телеге, Вепрь мрачно раздумывал: придут за ним Птицы, или не придут? Свой он для них, или после случившегося на ферме и его побега, он больше им не нужен?.. И получалось у него, что – не нужен. В общих беседах он не участвовал, шутки понимал, не дурак, но сам шутить как-то не умел… Сидел вроде и со всеми, а все равно как-то… отдельно. Иной раз сильно хотелось сказануть что-нибудь эдакое, и чтобы все вокруг смеялись; и придумывалось ведь даже, но как доходило до общей беседы, и Вепрь сидел истуканом, онемевший, мрачноватый, и ловил глазами Конфетку да Зяблика. Только в мечтах и был душой компании. Очень ему хотелось впечатление произвести, и Ворон чтобы обязательно заметил и сказал что-то одобрительное, а Зяблик…

А вот Зяблика, – неожиданно подумалось ему, – как-то даже… жалко, что ли?.. Что он делать станет, если приведет в лощину местного барона и его людей, а она попадет им в руки? «Попрошу Зяблика себе. – Успокоил он свою совесть. – А потом… ну… после, – потихоньку выведу, и коня дам…».

Пыток он не боялся. В первый раз, что ли? Перетерпит. Лишь бы по голове не били, а то Вепрю начинало казаться, что эта его несчастная конечность уже вся в трещинах. Сколько можно по ней колотить-то?! Перетерпит, ничего. Все равно им придется его барону показать, а с бароном он сторгуется. Если тот хочет добраться до Птиц, – а он хочет, Вепрь в этом уверен был, не дурак ведь, – ему придется с ним договариваться. Риск, конечно, но Вепрь, при всех своих дурных качествах, был умен, хладнокровен и бесстрашен. Дерзко бесстрашен. Рискнет, не впервой. Убить могут, верно. Ну, и что? После того дикого всплеска, той нестерпимой жажды жить, которую он испытал в момент, когда Хлоринг казнил его приятелей, в нем словно что-то сгорело. Он стал относиться к мысли о смерти хладнокровно. Перетерпеть, – думалось ему, – какое-то время, а там – облегчение. Навсегда. Не так уж и страшно. Зато в случае выигрыша, – думалось ему, получит он ой, как много! Получит привольную сытую жизнь, надежного хозяина и возможность отплатить Хлорингам, лишившим его всего этого.

Гарет не собирался посещать Тополиную Рощу, у него и в мыслях этого не было. Но, проезжая мимо тропинки, ведущей туда, он увидел новую калитку, фонарь, и заинтересовался. Ему вдруг захотелось увидеть перемены, произошедшие с башней, и он, велев Матиасу ждать у моста, а остальным ехать в замок, развернул коня и пустил его по расчищенной и облагороженной дорожке, в тени тополей и жёлтых акаций. По пути герцог хозяйским глазом отмечал улучшения: там, где дорожка проходила над обрывом, на дне которого журчал ручей, был поставлен новехонький плетень, кустарник вырублен, крапива и лопухи скошены, мешающие верховым ветви над тропой спилены. Кирпичная ограда вокруг усадьбы была полностью восстановлена и обновлена, поверху ощетинилась железными штырями, калитка тоже была новенькая, крепкая, с хорошим засовом. Сейчас, правда, открытая. Во дворе, как заметил в первые же секунды Гарет, останавливая коня в тени старой черёмухи, ещё валялся строительный мусор, слышались визг пилы и стук топора, – в хлеву во всю шли работы, – но в целом всё было готово и производило очень приятное впечатление. Тильда даже цветник разбить успела, и большинство цветов уже распустилось. К Гарету подбежали два щенка-волкодава, крупные, полугодовалые, местная пастушья порода, выведенная давным-давно от ирландских волкодавов, завезённых, по преданию, Карлом Хлорингом, волков и древней пастушьей нордландской собаки. Дворяне называли их презрительно «крестьянской собакой», предпочитая мастиффов и бордосских догов, но принц Элодисский, – и Гарет был с ним абсолютно согласен, – предпочитал именно волкодавов, считая, что более преданной, спокойной, надёжной и сильной собаки не найти. Плюс к тому – они не боялись нордландских холодов, от которых итальянские мастиффы и доги страдали неимоверно.

Вслед за собаками к Гарету подошёл юноша-полукровка, видимо, Ганс, о котором Гарет слышал не раз от Гэбриэла. Высокий, темноволосый и темноглазый, со спокойным, умным лицом и чуть насмешливым взглядом. Забрал поводья коня, коротко кивнул на вопрос Гарета, есть ли кто в доме, кроме него. Было очень жарко, настоящее пекло, и грудь и живот коня были мокрыми от пота. Ганс принялся лить на него холодную воду, черпая её из бочки, а Гарет продолжал оглядываться, оценивая перемены. Дверь в башню распахнулась, Гарет обернулся на радостный женский возглас:

– Гэбриэл! – И забыл дышать. Кажется, даже сердце остановилось на несколько секунд.

В первый миг он не увидел ничего в отдельности: ни волос, ни глаз, ни рук. Только всю её, во всей её топазово-янтарной сияющей красоте. И две мысли возникли в голове одновременно: таких девушек не бывает! – первая, и: Господи, ну и везёт же Гэйбу! – другая.

– Вы не Гэбриэл. – Сказала, замерев, Мария.

– Нет, не он. – Согласился герцог.