Нелл Уайт-Смит - Демонология и я. Сны Зимы

– Мой брат, – улыбнулся Часовщик, и вооруженные до зубов воины с механическими крыльями, бесшумно появившиеся пока я разглядывал женщину, приблизились к Ювелиру со спины. Это Крылатый Легион, не иначе – красавцы, никогда не видел такой ладной внешней родной механики.

– Мой господин, – улыбнулась сдержанно и тепло, наклонив прекрасную голову, принесшая наручи женщикна, но Ювелир оставил эту реплику без внимания.

«А ведь не имела бы она права на ответ – не стала бы открывать рта», – подумал я сам себе.

Развернувшись, Ювелир ушел, больше не задержавшись ни на секунду. В какое-то мгновение он поравнялся со мной, но не заметил черного кота в тени огромного голема. Я хотел зацепить взглядом его мимику, заметить, больно ли ему от того, как брат и Храм с ним обошлись, стоило ему потерять для них ценность, но оказалось зря: лицо демона ровным счётом ничего не выражало.

– Что ты думаешь? – спросил Часовщик у женщины, стоявшей рядом с ним. Очнувшись, я снова посмотрел на неё, залюбовавшись. Мне нравилась линия её талии, подчеркнутая простой одеждой, и нравился правильный овал лица.

– Если первая атака Всадницы Хаоса на Храм провалилась, то я не вижу причин для дальнейших опасений. Разрешите мне увидеть её, и тогда она, преисполнившись страстью ко мне, полюбит этот мир и, успокоившись в счастье у Ваших ног и в моих объятиях, будет верно служить Храму, – ответила тихо его собеседница. Но поскольку Часовщик не отреагировал на эти слова, дала ещё одну оценку, – вы слишком великодушно оставили Ювелиру жизнь, когда он сам просил смерти.

– О, Кода, ты девочка, играющая в куклы у самого края мира, – тепло и ясно, завораживающе и угрожающе, угрожающе на самой границе восприятия, подсознания, произнёс Часовщик, касаясь пальцами губ прекрасной, как вешний рассвет, своей собеседницы, – скажи, что будет, если убить демона, не умиравшего от сотворения мира ни разу?

– Я не знаю, – шепнула она, очевидно, страшась наказания. Я видел, как напряглись мышцы её шеи, словно застывая в недвижности, в каком-то ложном притягательном смирении, выученной покорности.

– Я разрешу тебе поехать с моим братом, – улыбнулся Часовщик, тем временем явно испытывая красавицу. – Догнать и разделить его судьбу. Если ты хочешь.

Кода, как назвал её демон, улыбнулась тепло:

– Зачем мне умирающий старый демон, когда я могу подчинить нового своей воле полностью, когда Тьма в крови Ювелира сделает своё дело?

Часовщик коснулся её лица, поправляя продолжением движения ей волосы у виска. Я прямо шкурой чувствовал исходящую от него, сочащуюся в каждом извлечённом им звуке, шелковую и мягкую опасность:

– Может, это нужно тебе, чтобы подчинить своей воле Храм, моя госпожа?

– Не смейте трогать её! – громко произнёс я, не стерпев такой наглости, и, перекинувшись механоидом, обратился прямо к обернувшемуся на этот звук демону. – Вы просто мерзкий, и всех вокруг себя стараетесь сделать мерзкими, но главное – вы смеете грязно лгать о своей любви к Зиме! Это невыносимо отвратительно! Да если ты кого-то любишь, ты никогда не позволишь причинить ему вред! Весь мир можно перевернуть, лишь бы не допустить, чтобы твоя любимая плакала! Вы властелин мира и Храма, так почему не сохранить для Зимы её домен?! Как можно допустить его разрушение?!

Задав этот вопрос и не услышав на него немедленного ответа, я, выпрямившись и почувствовав, что сбросил пар, вложил руки в карманы и тут вспомнил, что у меня нет карманов, потому что у меня нет штанов.

– А почему… – спросила Кода, разглядывая меня, – он весь черный?

– Мелания – это не болезнь, а особенность, – сразу расставил я все ударения, – черная кожа, черные волосы, черные глаза. Я – черный кот!

– Это последний образец одного из проектов Ювелира, по искусственной культивации Даров определённого свойства, если я не ошибаюсь, – мягко улыбнулся Часовщик, – на этом примере мы видим, почему проект закрыт – генетические ошибки начинаются раньше, чем врождённые таланты. И всё же… насколько я вижу, молодому господину не отказали в щедрых авансах: личные карты по его ликровой сигнатуре двоятся – есть поддельная, а данное при рождении открытое назначение так и не отозвано. То, что ты видишь перед собой, часть моего долгого диалога с братом.

– Разговора с Ювелиром о счастье мастеров?

– Да. Элегии об этом, – перестав улыбаться и задержав на мне взгляд, демон отрезал, – его следует отправить в огонь.

С демонами вообще, конечно, очень интересно говорить, но я неожиданно вспомнил, что у меня есть и другие дела. Например, пожить подольше.

Обернувшись котом, я дернул, куда глядели глаза, со страха ещё пару раз перекинувшись на полу в обе стороны и, пробуксовывая на выложенном гладкой мозаикой полу то когтями, то пятками, я умчался насколько быстро, насколько только смог, низко прижав хвост и топоча, как целая толпа самоходных ларьков с пивом. Вот! Вот зачем в нормальном доме двери нужно держать открытыми! Я уже обругал себя всеми словами за то, что попросил Дракона закрыть, чтоб не дуло, но, к счастью, створки ещё только смыкались после ухода Ювелира, и я успел просочиться.

Я быстро свернул в ближайший коридор и продолжил выжимать из себя всё, что мог, непередаваемо радуясь тому, что не замерзаю, но несколько тревожась, что сварюсь изнутри (так будет, если у меня отнимут назначение – ликра в венах просто вскипит), и да… теперь за мной точно гнался страшный демон (лично или с помощью наёмного персонала).

Мне следовало бежать из Храма. К счастью, я точно знал по крайней мере об одном поезде, в ближайшее время отбывавшем в мир. Тем более что я находил интересным его главного пассажира.

Довольно распространённым среди обывателей мифом является мысль, что у животных более острые, чем у механоидов, чувства: зрение и особенно нюх, но это вовсе не правда. На самом деле, обоняем мы почти так же, а видим хуже – цветов меньше, всё более тускло, но это обычно, а сейчас благодаря благословенной силе стресса я казался себе практически всесильным. От неуёмной жажды жизни я мог учуять и услышать практически всё.

И потому аромат крови не иначе как путеводной нитью пролёг для меня в пустых коридорах Храма. Он вёл меня не слишком извилистым путём, указав всего несколько поворотов. Путаясь в собственных лапах, я справился с ними и очень скоро выбежал на залитую солнцем платформу.

Оказавшись там, я аж присел от резкой смены обстановки – таким естественными стали мне казаться высокие галереи Храма и таким нарочито-бесполезным не содержащее никаких архитектурных изысков небо над головой. Дело чуть-чуть поправляли стеклянные навесы, протянутые над платформой, словно следы от вялой приливной волны на песке.