Евгения Никифорова - Изображая зло. Книга 1

— Мы ждали другого человека, — невзрачный голос, без претензий на какие-либо эмоции, прокатился по залу подобно буре и заставил гостью вздрогнуть.

— Я знаю, — сохраняя спокойствие, ответила Перенелла. — Я буду говорить от лица Виктории Морреаф.

— Фрау Морреаф переступила порог замка.

Доклад Трента Гилла остался без внимания. Помощник бывшего финансового директора «Walpurgis adherents» опасался подходить к своему нанимателю. Склонившись над алтарём, Азраил напряжённо раздумывал над чем-то, что Тренту было недоступно; впрочем, тот и не стремился к познанию тайн безумного профессора. С висков мужчины скатывались капли пота, скулы тронул болезненный румянец, а прозрачные глаза наполнялись непрошенными слезами. Вот уже несколько часов Азраил безуспешно пытался укротить слабость.

— Неправильно, — шептал он в приступе ужаса и неверия. — Неправильно, неправильно…

— Вы говорили, фрау Морреаф убьют там, — Трент хотел его подбодрить, но сказанное только разозлило Аллегретти. Трёхсотлетний алхимик медленно обернулся к слуге. Широкое лицо приобрело хищный оттенок.

— Какой теперь от этого толк? — заорал он и ударил кулаком по паперти. Глядя на перепуганного недоумевающего парня, он собирался было признаться, как в его жилах замерзала кровь, как гнила изнутри плоть и как философский камень обращался ядом. Но не произнёс ни слова. Лишь выдавил протяжный стон, в котором отражалась вся трагичность его положения. Но Трент ничего не понял. И это оказалось для Аллегретти самым страшным. Не в силах больше выносить удивлённый взгляд, он прыгнул на Трента с несвойственной тяжеловесному телу лёгкостью. Крепкие, словно вылитые из стали руки в мгновение ока сломали худую шею.

Мадонна с грустью взирала на свершившееся убийство. Давно покинутый женский монастырь и прежде становился свидетелем расправы. Азраил однажды приходил сюда, но тогда в этих местах теплилась тихая уединённая жизнь. Теперь же стены знали пустоту и свист ветра. Здесь укрывалась красивая рыжеволосая женщина, здесь она была жестоко убита своим мужем. Верила ли Феличиане в неприступность Божьей обители или в ожидании казни посчитала монастырь лучшей сценой для последнего акта? В действительности Азраил ничего не знал о её душе. В предчувствии исхода он вернулся к могилам их сердец. Как он мог думать, что расстанется с любовью, если увидит, как на глаза Лоренцы ляжет тень? Даже после её смерти этот союз не распался. Рыжеволосая женщина приходила во снах, из ночи в ночь. Являлась подобно миражу. Она была наваждением, от которого Азраил не желал избавляться. Всё, что его окружало, рассыпалось в прах рядом с силуэтом огненного ангела.

Кашель заставил мужчину согнуться. Чёрная густая жидкость подобралась к горлу, излилась в рот и потекла с губ, раскрытых в отчаянной попытке дышать. Азраилу хотелось смеяться. Быть обманутым мальчишкой, ребёнком… Таро не ошиблись, предъявив Мелькарту карту Мага. Этот человек никогда не был жертвой, хотя другие видели его именно таким. Он был чудовищем. Хамелеоном, способным набросить на себя любую шкуру. Змеем, чьи крылья пока не отросли. Но они отрастут, зубы станут острее, а чешуя прочной. И главное — Мелькарт верил в Викторию. Верил несмотря на то, что это могло стоить ему жизни. Азраил надеялся, что он пренебрежёт интересами жадной жестокой женщины, соблазнится могущественной силой Жезла и величием, что поджидало в конце пути, и недооценил это маленькое чудовище. Под печаткой перстня Мелькарт хранил кровь мертвеца, поднятого зовом некроманта — ту единственную вещь, что делало дар бессмертия проклятием.

В гневе Азраил положил безвольного мальчика под тяжёлую каменную плиту. Он бы не поступил так, сложись обстоятельства иначе, он бы смирился и с дерзким нравом, и насмешками, и злобными плевками ради цели, которая была гораздо важнее гордости. И что бы ни произошло теперь между Викторией Морреаф и Советом Девяти, окончанием зрелища насладиться не удастся. Ход пьесы прервал тот, ради кого всё затевалось.

Мелькарт потерял связь с реальностью. Он был замурован, и когда понял это, рассказ Азраила о том, как последователей Трисмегиста закрывали в саркофагах, начинал казаться пророческим. Если в мире и существовало что-то ужасное, оно моментально меркло перед перспективой быть заживо похороненным. Большей жестокости Мелькарт не знал. И не ожидал от профессора столь непредсказуемой реакции. Стоявшая кругом тишина не просто оглушала. Она убивала рассудок.

Мелькарт закрыл глаза. В могиле всё равно смотреть было не на что. Твёрдая ледяная поверхность нажимала на позвоночник, из-за чего спину ломило. Он пытался призвать на помощь всё своё самообладание, но измотанные нервы не выдержали такого натиска. Мелькарт задышал часто и тяжело, пропуская сквозь себя затхлый воздух, а затем, не устояв перед волной паники, заорал.

Крики поглотила мгла.

Он не имел ни малейшего представления, сколько прошло времени с тех пор, как самолёт пересёк границы Швейцарии. Возможно ли, что сподручные Азраила зарыли его под землю? Сможет ли в таком случае Виктория его найти? Мелькарт заорал во второй раз, разрывая голосовые связки. Ему уготовили самую жуткую и мучительную смерть. Ту, от которой у Бога просят избавления.

Мелькарт спрятал лицо в ладонях.

Неожиданно обрушились сны о матери. Тессера шла впереди в облегающем коротком платье. Высокие шпильки её лакированных туфель постукивали об асфальт. Ветер терзал чёрные волосы. Дух продажной распутной женщины, жертвы насилия, оказался достаточно крепким для решения породить нелюбимую жизнь, и если раньше Мелькарт бежал по её следам, желая во что бы то ни стало заглянуть в глаза, то здесь, в гробу, он не двинулся с места и позволил матери навсегда покинуть его. Потому что Тессера существовала только как мечта. Мечта приютского ребёнка, для которого не имел значения тот факт, что его мать — дешёвая шлюха. Важно было только то, что она ушла. «Научись отличать истину от лжи», — прошептал Мелькарт, сознавая, что должен не просто смириться с её уходом, но и принять тот роковой выбор, который она сделала. Принять и простить.

Ненависти к этой женщине он не испытывал. Мелькарт мог окрасить мир в жгуче-багровые цвета, но мать не удостоилась его зла. После долгих исканий, внутренних противоречий и страданий сына она, наконец, искупила перед ним вину.

Что-то мягкое и тёплое подобралось к сердцу, коснулось сознания и отринуло липкий страх. Исчезла мерзость, что лишала возможности дышать в полную силу. Медленно, но верно возвращалось самообладание. Мелькарт ощутил желанное облегчение.

И одновременно с этим разобрал шорох шагов. К его саркофагу кто-то приближался.