Евгения Никифорова - Изображая зло. Книга 1

Где-то рядом раздавался ритмичный бой сердец, чьё-то дыхание колебало воздух. Словно голодный хищник, она оторвалась от созерцания бесполезной жертвы и обратила внимание на новую добычу. Их было много, и женщина поворачивалась то в одну, то в другую сторону, гадая, кого выбрать.

Хотелось крови.

Раненый зверь требовал убийств.

Кто-то находился в отдалении от остальных; достаточно двух прыжков, чтобы прикончить одиночку. Молодая плоть, сладкая, желанная. Её нужно распробовать, посмаковать, насладиться хрустом каждой ломающейся косточки.

Она посмотрела в глубокие обсидиановые глаза мальчика. В них не было страха. Что-то непривычное, сбивающее с толку сквозило в тёмных зеркалах души. Это походило на восхищение, зачарованность. Он двинулся вперёд ровным медленным шагом, опасаясь вызвать неудовольствие хищника, намереваясь вовремя отскочить, если она совершит нападение. Но Виктория ждала, с любопытством наблюдая, что предпримет жертва.

Мелькарт понял, разум женщины притупился, обряд пока не был завершён. Виктория не узнавала никого из окружающих, и её следовало срочно выводить из этого состояния. Будто укрощая дикое животное, он шёл навстречу, хотя не до конца помышлял, что будет делать дальше. Мелькарт переступил через границу шестиконечной звезды, вламываясь в переплетение энергетических потоков; они вполне были осязаемы, их мощь вгоняла в замешательство, придавала ложное ощущение беспомощности. Здесь истинная суть человека проявлялась намного быстрее и лучше, чем под властью настоятеля храма, и Мелькарт не прикладывал особых усилий, чтобы уравнять шансы. Под пристальным взглядом стальных глаз он сократил расстояние до вытянутой руки. На долю секунды задержавшись, он сделал резкий рывок и, перехватывая её руку, которая сжимала кинжал, запустил пальцы в растрёпанные волосы и впился поцелуем в мокрые губы.

Ни страсти, ни нежности не было в плотском сближении, лишь бесконтрольный духовный голод, потребность восполнить пустоту, восстановить баланс. Это испытываемая обоими нужда — гордые смертоносные змеи приползли друг к другу ради связи, ведомые высшим законом природы. Ритуал высвобождал энергию, две ауры слились воедино, нити переплетались в тугой пучок, образовывая сложный организм. Мелькарт улавливал все эмоции Виктории и успевал ускользать в моменты, когда она хотела причинить боль, вернуть доминантное положение. Здесь, в недрах высочайших гор мира, происходил настоящий секс душ, языческое таинство, грозившее закончиться провалом человеческого разума. Источавший ядовитые струи дракон торжествовал, купаясь в чужой крови и доставляя удовольствие своей самке, которая тянулась к его силе, как к животворящему ключу. Ещё несколько минут, и сознание Мелькарта затянуло бы в чёрную воронку. Мальчик понял, что должен разорвать узы, или они с Викторией примут смерть.

Бездна была слишком похожа на мираж.

Мелькарт вонзил кинжал в правый бок женщины, руководя её же рукой.

Шок. Он возвращал в реальность.

Виктория хрипло выдохнула и упала на колени.

Шок отрезвлял.

Мелькарт опустился рядом, откинул волосы с её лица и нашёл глаза, в которые вернулась осмысленность. Губы задрожали. Она пыталась что-то сказать, но голосовые связки слушались плохо.

— Что? — спросил Мелькарт, придвигаясь ближе. Их носы соприкоснулись.

— Больно, — прошептала Виктория.

— Простите.

Последующие несколько ночей Мелькарт спал плохо. И дело было не в атмосфере Лхасы или номере отеля. Ему снилось, будто он всё ещё находится в подземелье, окружённый мраком, а призрачные щупальца обвивают тело. Пережитое ощущение острого омерзения возвращалось раз от разу, и сколько бы Мелькарт ни пытался убедить себя, что всё давно закончилось, оно не исчезало. Каждую ночь ритуал становился реальностью. Мелькарт просыпался в поту и бежал в ванную, засовывал голову под ледяной душ, а потом, падая обратно на простыни, долго не мог успокоиться. Вспоминая предупреждения Виктории о том, как люди сходили с ума, он понимал, почему его отговаривали от участия: преисподняя не отпускает угодивших в её сети, и нужно приложить немало усилий, чтобы справиться с её губительным влиянием. Разум имел нехорошую привычку разыгрывать человека, богатое воображение подсовывало массу неприятных картин. Но Мелькарт был уверен, что справится с закономерными последствиями темномагического обряда и что это не последний его опыт. Он не нуждался ни в помощи, ни в сочувствии: хотелось запереться, уйти от любопытных посторонних взглядов, вопрошавших, почему его внешний вид оставлял желать лучшего. За минувшие дни он успел похудеть, на лице зиял отпечаток всех мировых тягостей. Если бы кто из знакомых неожиданно встретил его на улице, вряд ли бы узнал прежнего Мелькарта Тессера. Единственным человеком, с которым он общался, была Виктория.

Регенерация вкупе с тибетской медициной быстро поставили женщину на ноги. Раны затянулись, и о разодранной коже напоминали лишь красноватые шрамы, которые обещали скоро исчезнуть. Большую часть времени фрау Морреаф спала, хотя на сон её состояние мало было похоже. Скорее, Виктория лежала без сознания в своём номере, не слыша ни доносившегося из окна городского шума, ни шагов Мелькарта.

Он иногда заходил к ней, но не будил. Просто садился в кресло и подолгу наблюдал, заучивая каждую чёрточку умиротворённого лица, каждый изгиб тела. Ему нравились смоляные волосы женщины, её шея, расслабленные руки с длинными, как у прирождённого музыканта, пальцами, гибкие сильные ноги, выглядывавшие из-под тонкого одеяла. Нравилось то, что она позволила любоваться собой, допустила до столь интимной вещи, как личный покой. Она доверила ему себя, и для Мелькарта это значило очень много.

Клод уехал сразу же после возвращения в Лхасу. Телохранитель до последнего не выпускал хозяйку из поля зрения, постоянно ошивался поблизости и бросал на Мелькарта предупреждающие взгляды, будто тот в любой момент мог съесть Викторию. Мальчика такое отношение порядком раздражало, и он специально не лез в их беседы, терпеливо дожидаясь, когда Клод ретируется.

Изредка Виктория выбиралась из номера. Вечерами они сидели в ресторане при отеле, слушали музыку и ужинали в молчании. Обсуждать случившееся никому не хотелось, а говорить о будущем — лень. Они оба впали в апатию. Возможно, Клод и заставил бы чем-то заняться, но без него вдруг стало проще. Обменяться парой слов, налить друг другу в бокал, посмотреть в глаза — этим и ограничивалось общение. Под небом Азии они обрели уют, где не досаждали, не дёргали, а близость была наполнена спокойствием и сладостью.

Лишь на пятые сутки, когда ночные кошмары мальчика слегка сбавили обороты, а физическое состояние Виктории улучшилось, Мелькарт нарушил безмолвную идиллию: