Евгения Никифорова - Изображая зло. Книга 1

— Тогда это обман. С вашей стороны.

— Почему вы так решили?

— Потому что вы снова играете, — Мелькарт надел пальто и подмигнул на прощание. — Я вернусь к разговору, когда вы явите свой истинный лик. Счастливого Рождества!

Он незамедлительно покинул дом странного итальянца, который остался стоять в дверях, провожая долгим, но на удивление оптимистичным взглядом.

Мелькарта привлекала идея получить Жезл, но искушение проигрывало холодным доводам рассудка и чувству самосохранения. Не так давно он убил пешку за подлинник «Ключа Соломона», а теперь его самого втягивали в роль пешки. Он ничего не знал о профессоре, кроме того, что это богатый человек, который при всём желании не стал бы жить в пустом доме, где отсутствовала элементарная бытовая техника: парой бокалов и праздничной бутылкой не прикрыть истинное положение дел. Мелькарт точно знал, как должен выглядеть перевалочный пункт, где задерживаешься на несколько дней, а профессор Аллегретти провёл в Лондоне почти месяц. Следовал элементарный вывод: этот дом специально был подобран на Рождество, исключительно для важных переговоров. Профессор солгал дважды: изобразил вначале восхищение, смешанное с растерянностью, затем равнодушие. Он выдавал себя за другого. Притворялся. И если над сохранением «Ключа Соломона» Мелькарту пришлось изрядно потрудиться, то как он поступит с Жезлом, не имел ни малейшего представления. За артефакты расплачивались жизнью. А положиться на Азраила он не мог.

Вопрос доверия — одна из сложнейших вещей в мире. У каждого есть своя цена, нужен лишь верный подход и то, ради чего люди готовы отказаться от принесённых клятв. Не продаются фанатики: они умирают за идеи с восторгом — но легко управляемы извне. Мелькарт не просто любил древние реликвии. Он относился к ним с тем трепетом, с каким новобрачный впервые целует невесту. Он презирал людей, бросающих книги в огонь, — для Мелькарта это были скоты, бездумно потребляющие всё, что дадут. Любая книга — выражение человеческой мысли, и даже если она перечит мнению большинства, никто не вправе её уничтожить. Мелькарт скорее отнял бы чью-то жизнь, чем порвал рукопись. Он никогда не считал себя фанатиком, но признавал, что имел слабость к артефактам, которая, безусловно, оказывала на него влияние. Позволить Азраилу сыграть на этом — значит поставить на своей разумности жирный крест.

Ему нравилось сотрудничать с фрау Морреаф частично из-за того, что она не давила на его чувство независимости, не лезла за возведённые годами преграды, не надевала ошейник. Мелькарт думал, что даже немного похож на Викторию: в обоих кипела страсть к чему-то высшему, непостижимому, и пламя порой прорывалось, скрепляя их узами крепче, чем брак. Фрау Морреаф была похожа на чертовски дорогую реликвию, за которую можно лить кровь бесконечно.

Насколько сильной одержимостью болели египетские архитекторы при возведении статуй богини Изиды, горели ли у них ладони от соприкосновения с каменным телом великой колдуньи, породившей чудовище Гора и отнявшей тайное имя у Амона-Ра?

Мелькарта влекло могущество Виктории, её сотканная из чёрного полотна аура, поистине демоническое очарование — да, это было преклонение, чистой воды восхищение сильной личностью.

С неба падал снег. Мимо прошли две девушки, которые, посмотрев на красивого парня, заулыбались. Одна даже обернулась и пожелала счастливого Рождества. Мелькарт кивнул в ответ и, подняв воротник пальто, двинулся в сторону дома. Всеобщее веселье, смех, знакомые мелодии казались чужими. Словно послания из другого, неведомого мира, куда попасть невозможно. Мелькарт не любил Рождество ещё со времён пребывания в приюте, когда детей заставляли делать ёлочные украшения и он склеивал бесчисленное количество глупых гирлянд, а потом вместе со всеми читал молитвы, глядя на замученное лицо распятого Христа.

Закрыв за собою дверь тихой и уютной маленькой квартиры, он наощупь включил лампу и повалился на кровать. Шорох возле двери прозвучал неожиданно; Мелькарт на мгновение испугался и резво вскочил на ноги.

В смерть Александра Кроули Виктория не верила. Погибнуть мог кто угодно, но не этот хитроумный змей, плетущий интриги. Своим сообщением он привлёк к делу бессмертную, автоматически заручившись её поддержкой.

Ситуация накалялась. Следующим днём Виктории предстояло лететь во Францию. А пока, забравшись с ногами в кресло, женщина занималась тем, что всегда её успокаивало: отрывала лепестки от бутона розы. Нежные и сладко пахнущие, они опадали на пол. За окном стемнело.

Дверь приоткрылась, и в кабинет вошла Лиззи.

— Вам что-нибудь нужно? — спросила секретарша.

— Нет, спасибо. Ты можешь идти домой, уже поздно.

— Счастливого Рождества!

— И тебе.

В здании почти никого не осталось, кроме охранников. Виктория отложила убитую розу, встала и приблизилась к окну. Раздвинула жалюзи и выглянула на улицу. Ездили машины, сновали люди. По воздуху летели снежинки. Снаружи было морозно и приятно. Виктория стала медленно и беспорядочно ходить по кабинету, то поглядывая на большую картину с изображением океана, то приоткрывая дверцы шкафчика и раздумывая, какую бутылку выбрать. Пустота, скука, уныние. Морган давно уже уединился со своей девушкой, Рид застрял в баре с друзьями, один только Клод всё ещё прятался на первом этаже: он-то никуда не собирался.

Надев манто, Виктория спустилась вниз, намереваясь покинуть компанию и прогуляться по ночному Лондону. Сидеть и дальше в четырёх стенах, перебирая лепестки роз и вороша мысли о грядущем, казалось решительно невозможным.

С Клодом она столкнулась у лифта.

— Куда вы? — спросил телохранитель, чудом не разлив кофе.

— Хочу подышать воздухом, — Виктория послала Клоду лёгкую улыбку.

— Мне пойти с вами?

— Нет.

Двери лифта закрылись, но в кабину он так и не попал, задержавшись на месте со стаканом дешёвого напитка. Какое-то необъяснимое чувство, похожее на горечь, кольнуло широкую грудь. Агент провожал взглядом прямую спину женщины, пока та не исчезла.

Виктория окунулась в холод и свежесть. Десятки белых хлопьев оседали на волосах и растворялись, изо рта валил седой пар. Рождественская ночь кишела жизнями, в темноте переливались все цвета радуги, звучали музыка, голоса и смех. Ещё недавно город был охвачен пожаром, а теперь из-под пепла вылезали молодые побеги: всё возвращалось на круги своя. Мир претерпевал изменения, но равновесие рано или поздно восстанавливалось.

Виктория шла по тротуару, не зная, куда податься. Существовал лишь один человек, к которому её тянуло сердцем. «Вы не можете представить, каким я вижу мир, когда он окрашен в красный. Я сделаю его красным… Для нас. Только для нас двоих». Виктории не нужен был мир, достаточно только ночи, длиной в несколько часов и неизбежным концом, зато красочной и незабываемой. Ночь может стоить целой жизни. За неё не жалко отдать душу.