Евгения Никифорова - Изображая зло. Книга 1

— Я скучала.

— Почему же не нашли меня раньше?

— Раньше не было повода.

— А он вам нужен? — в голосе игрока отчётливо звучала обида. — Я ждал вас.

— Я не стану просить прощения, — она вскинула на него жёсткий взгляд. — Я давно уже не та Виктория, которую вы встретили в персидском дворце. И в которую так неосторожно влюбились.

— Я во многом виноват перед вами.

— За любовь не просят прощения. Как и за равнодушие.

Сен-Жермен отвернулся, приковав своё внимание к тёмным морским водам. Он не хотел видеть, как жадно эта женщина исследует его лицо, стремясь выискать в приоткрытых губах и недовольно сдвивутых бровях ответы, которых он не собирался давать, трусливо ссылаясь на безвозвратно утекающее время.

— Вы приехали не только ради своего друга.

— Да, не только, — неохотно признала она. — Правда вам не понравится.

Виктория вдруг коснулась его руки и пальцами пробежалась по голубоватым жилкам вен. Сен-Жермен вздрогнул, ощутив прохладную кожу.

— Есть вероятность, что я скоро умру.

Мягко, но настойчиво она удержала его за руку, когда он попытался отойти, сражённый услышанным.

— Смерть идёт за мной нога в ногу. Отбирает силы. Я угасаю, mon amie. Медленно. Как цветок роняет свои лепестки.

— Что это значит?

— Только то, что вы нужны мне. Эгоистично, правда? Вспоминать о друзьях, когда всё уже кончено.

— Невозможно, — выдавил Сен-Жермен сквозь зубы. — Философский камень…

— Философский камень здесь ни при чём.

— Тогда что это?

— Вам никогда не приходило в голову, что природа может наказать за обман? И наказать очень жестоко. Философский камень не приносит вечности, mon amie. Мы ничего не выиграли у судьбы, — Виктория широко улыбнулась. Она бросала вызов безысходности, забавляясь ею вместо того, чтобы впасть в уныние. Сен-Жермен освободил руку из захвата, пребывая в замешательстве.

— Я прожила семьсот тридцать пять лет. И вы согласитесь со мной, если я скажу, что куда больше похожа на демона, чем на человека. Я убивала, я рушила и сжигала. А теперь мне предстоит умереть.

— Дикость какая… С чего вы это взяли?

Виктория сдавила себе горло, мешая словам вырваться на волю, затем её ладонь спустилась к груди, миновала отлитое из стали сердце и прижалась к животу, где пряталась бесполезная матка. Выражение лица Сен-Жермена изменилось. Мужчина всё понял.

— Вы помните, каким были раньше? Когда философский камень ещё не стал проводником к долголетию и неуязвимости? Помните тот страх, что испытывали в минуты опасности, отчаяние — в ситуации безнадёжности, страсть — при виде красавицы? Ничего из этого больше нет. Философский камень сделал нашу натуру закостенелой, завершённой. Чтобы удовлетворить жажду мести, нам недостаточно одного убийства, мы отнимаем десятки жизней… Не хватает остроты. Есть лишь подобие прежних чувств, гротескное подражание. Чем разрушительнее наши чувства, mon amie, тем ярче иллюзия, что мы всё ещё живы. По-настоящему живы.

Самообладание алхимика трещало по швам. Он дорого бы заплатил за то, чтобы всё сказанное оказалось заблуждением, он многое бы сделал ради этого. Виктория так легко смирилась с мыслью о смерти, словно её будущее, её жизнь, империя, достигнутые высоты не имели ни малейшего значения. Она не ждала жалости или предложений помощи. Она ставила его в известность.

— Я не приму этого! — с вызовом бросил Сен-Жермен, не выдержав бесстрастного взгляда. — Если есть хотя бы малейший шанс…

— Я не ищу шанса спасти шкуру. Сейчас меня волнуют другие вещи. Иллюминаты, например. И подозрительное поведение Джузеппе Бальзамо. Он не выходил с вами на связь?

— Бальзамо? Значит, из-за него всё? Он — причина вашего пессимизма?

— Если бы вы только знали, — до Сен-Жермена донёсся вздох сожаления. — Моя связь с Фениксом куда прочнее, чем я предполагала. Он вернулся, mon amie. Страшно озлобленный, безумный, дикий, как волк. Я знала, что этот день настанет… знала, что буду держать ответ, но кто бы мог подумать, что он пойдёт до конца? У меня была подруга… славная, добрая девочка. Он велел своим прихвостням разорвать ей грудь. И вытащить сердце, mon amie. Как если бы она была приговорена Советом. Бальзамо ни перед чем не остановится, чтобы уничтожить меня… всех нас. Вы понимаете это?

— Он и раньше обещал с нами разделаться, но не преуспел, как видите. Бальзамо всегда горазд был много болтать.

— Вы никогда не видели в нём конкурента, — произнесла Виктория, подходя к мужчине вплотную. — Почему вы принижаете его успехи, mon amie? А может, вы специально закрываете глаза? Чтобы не замечать в поступках ученика собственный след?

— Триста лет… триста лет — и меня всё ещё попрекают этим сумасшедшим ублюдком! — Сен-Жермена передёрнуло от нахлынувшего раздражения. — Я отрёкся от Бальзамо. Отрёкся перед Советом, я принёс клятву…

— И он отомстит за это предательство.

— Предательство? Я всегда считал, что не должен нести ответственности за то, к чему не приложил руку.

— Но вы его учитель, mon amie. Бальзамо любил вас.

— Не хочу, чтобы меня нарекали создателем чудовища.

— Так положите этому конец. Пока заноза сидит под кожей, она будет напоминать о своём существовании. Отмойтесь от заразы.

— Так я вам нужен как союзник в борьбе против Бальзамо? Вы жестокая женщина, Виктория. Без зазрения совести манипулируете людьми.

— А вы нет? Перестаньте, граф. Мы оба знаем, вы не моралист. Предпочитаете аскетизму роскошь, целомудрию — бурные романы. За эти века ваши потребности стали запредельными. И когда умирают друзья, вы лишь равнодушно пожимаете плечами. Самое большое удовольствие вам доставляет разбивать сердца. Вы и моё разобьёте. Так же как разбили сердце Бальзамо, принеся клятву Совету, — Виктория покачала головой, показывая, что вовсе не обвиняет бессмертного друга. — Я очень хорошо понимаю вас, mon amie. На самом деле, кто поймёт вас лучше меня?

— Тогда скажите, почему я до сих пор не разбил ваше сердце?

В ночной тьме облик женщины принял опасный хищный оттенок.

— Потому что я вам его не открыла.

Сен-Жермен как-то слабо, болезненно улыбнулся.

— Вам доводилось пережить боль потери? — прошептала она, завороженно глядя в синие глаза алхимика. — Это не похоже на рану. Наши раны зарастают, шрамы бледнеют и отскакивают сухими ошмётками, но боль… Она никуда не уходит. Потому что настоящая любовь случается редко. Некоторые люди меняют течение нашей жизни. И мы за них боремся, пытаемся удержать во что бы то ни стало… а потом хороним, оставляя жалкие крохи воспоминаний.

— И тот ваш друг из их числа?

— Он больше, чем друг. Он мой протеже. Моё творение.

— Надеюсь, не такой, как Феникс?

Виктория с интересом отнеслась к замечанию.