Алекс Бессмертный - Страшнее смерти

– Я в аду? – слетело с непослушных губ девушки.

– Ада не существует, – прошипела старуха.

– Тогда зачем я здесь?

– Затем, что кончилось твоё время, маленькая негодница! – старуха поднялась с камня и поковыляла по направлению к девушке. – Затем, что хватит с тебя наслаждаться молодостью и красой. Гляди, – она потрясла своим посохом, – тот, к кому он прикоснётся, превращается в тех, кого видела ты по дороге сюда.

Больше всего на свете девушке хотелось подняться с колен, и броситься прочь отсюда. Пускай в зловещую мглу, полную наводящими ужас уродцами. Пускай в никуда. Пускай в неизвестность. Только подальше от этой лютой старухи и её корявого посоха. Но тело девушки, словно окаменело.

– Сейчас-сейчас, маленькая негодяйка! – Старуха уже совсем близко. Она заносит свой посох, целя девушке в голову. – Сейчас…

Вдруг стало светлее средь мрака. Будто луч фонаря осветил старуху и окружающую её пустоту.

– Проклятье! – прохрипела карга.

Вынырнув из темноты, путь ей преградил рыцарь в лёгких доспехах. Он стал между девушкой и чудовищем с посохом. В руках его сверкнул меч.

Старуха зашипела пуще прежнего, зашипела, как тысяча кобр. Проявив необычайное проворство, отпрыгнула в сторону. Схватила посох двумя руками. Схватила его, как хватают меч. Готовясь к защите. Готовясь к ответному нападению.

Рыцарь нанёс удар. Старуха парировала. Рубанула с плеча в ответ. Рыцарь уклонился. Старуха снова ударила. Воин сделал обманный нырок. Посох старухи поймал пустоту. Блеснувший в свете раскалённого камня меч, на сей раз был точен. Голова страшной старухи слетела с плеч. Из обрубленной шеи вырвался чёрный дым. Тут же запахло копотью. Тело старухи рассыпалось в прах. Тело девушки сразу обрело лёгкость.

Рыцарь развернулся к спасённой лицом. Это лицо показалось ей знакомым.

«Кто это? Кто? Неужели… Не может быть!»

Вдруг (девушка явственно почувствовала это за своею спиной), что-то огромное, что-то непомерно огромное, вошло сюда. Лик рыцаря исказила гримаса ужаса. И в тот же миг всё вокруг задрожало от громоподобного смеха. А после, голос, рокочущий как сходящая с гор лавина, проговорил:

– Черви! Время подходит к концу. Вашему миру осталось лишь несколько дней.

Вслед за этим раздался чудовищный треск, грохот, разодравший всё сущее на куски…

Молния открыла глаза. Над ней лицо мамы.

– Марина, что тебе снилось? Ты кричала во сне.

Молния приподнялась с подушки. Она продолжала часто дышать. На лбу блестела испарина.

– Марина, что тебе снилось? – повторила мама.

Молния взяла её за руку, крепко сжала её.

– Что-то должно случиться…

– Доча, что с тобой? – мать провела рукой по её волосам. – Что бы там ни было – это всего лишь сон. Что тебе снилось?

– Да, пустое. – Молния махнула ладонью. Она приходила в себя.

– И всё же?

– Я была в твоём платье, в том, в ситцевом, что в горошек.

– Нет у меня такого платья.

– Сейчас нет, а когда-то было. Помнишь, ты в нём на фотографии, вместе с папой.

– А-а! Так ведь уже сто лет прошло!

– Ну, не сто…

– А что ещё снилось?

– Одноклассник мой снился.

– Это который?

– Кирюшка Пыльников. Очкарик такой худой. Тонкогубый.

– Помню-помню. И чем же он тебя напугал?

– Да вовсе не напугал он меня.

– Так чего ж ты тогда кричала?

– А я уж забыла, что мне ещё снилось.

– Марина, не спи на закате. Нехороший сон на закате.

– Не буду.

– А испугалась ты, наверное, грома. Вон гроза-то как разгулялась!

– Ну, конечно же, грома! – согласилась дочь.

– Пойду я, – сказала мама. – А ты, давай-ка, вставай, умывайся, и марш за уроки. У тебя зачёт завтра.

– Угу.

Мама вышла из спальни. Молния проводила её глазами.

– Что-то должно случиться… – шёпотом повторила она.

* * *

– Кажется дождь собирается, – Хмырь пнул носком кроссовка пустой стаканчик из-под мороженного.

– Скорей бы уже собрался. Дышать нечем. – Ботан с надеждой взглянул на почерневшее небо.

Они сидели на скамейке в скверике на перекрёстке миров – мира «коробочных» и «приозёрных».

Пронзительный писк и собачий лай заставили их головы развернуться. Мохнатый бродячий пёс, припадая на передние лапы, яростно гавкал у старого дуба. На широком стволе его, в полутора метрах от земли, отчаянно вцепившись коготками в морщины коры, висел крохотный белый котёнок.

Несколько секунд Ботан размышлял. Потом встал со скамьи, поднял, удачно оказавшуюся под ногами упавшую ветку, и вооружённый ею, двинул на пса.

– Пшёл вон! – он замахнулся палкой.

Гавкающее животное поджало хвост и спешно ретировалось. Пёс оказался трусливым. Трусливее, чем Ботан.

Ботан подошёл к стволу, отцепил котёнка, опустил на траву:

– Беги к маме, дурашка!

Хмырь наблюдал за сценой с застывшей улыбкой. И было в этой улыбке что-то нехорошее, что-то то ли ехидное, то ли презрительное.

– Чего лыбишься? – Ботан сел на скамейку.

– Котёнка спас. Теперь ты у нас герой.

– Ну, герой-не герой, а спас.

– Да герой, герой, – улыбка Хмыря стала шире и ещё неприятней. – Пожалел ты котёнка.

– Ну, пожалел. И что?

– Ты его пожалел. А нас с тобой кто-нибудь пожалеет? – Хмырь перестал улыбаться. – Ты его спас. А нас кто-нибудь спасёт?

– Да, причём здесь мы?

– Притом, что в этом твоя проблема. Да и моя тоже… – Хмырь помолчал секунду, – … была.

– Какая проблема?

– Ты идёшь против правил.

– Тебя опять понесло? Каких таких правил?

– Сильный жрёт слабого. Зло побеждает добро.

– Значит, по твоим правилам, я должен был позволить этому псу сожрать котёнка?

– Не по моим правилам. По правилам жизни.

– Помнишь, Молния сказала Мориарти, что в отличие от него, у нас есть душа. Так вот. Погорячилась она. По крайней мере, в отношении тебя.

– Душа, мой друг, ненужный атавизм. – Неприятная улыбка вновь вернулась на губы Хмыря. – И именно благодаря этому атавизму, ты и влачишь столь жалкое существование.

– Вот как? Атавизм? – Ботан прищурился. – Да ты, чудовище, мой дорогой! Будь у тебя моральных силёнок побольше, да такой папаша, как у Мориарти, ты наворотил бы таких дел…

– Что Мориарти, по сравнению со мной, показался б котёнком, которого ты только что спас, – закончил за него Хмырь.

– Во-во! Ты был бы хуже Гитлера. Только, бодливой корове бог рог не дал!

– Не дал, говоришь? – лицо Хмыря заиграло злорадством.

– А ты знаешь, что у Гитлера было одно яйцо?

– А ты уверен, что не дал? – Хмырь проигнорировал вопрос Ботана.

– И огромный комплекс неполноценности. Чуть меньше, чем у тебя, – Ботан проигнорировал вопрос Хмыря.

– Слушай, – Хмырь пристально глядел на Ботана, – а если бы всё это было правдой, что бы ты попросил в первую очередь?

– Ты о чём?