Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

И вот теперь она — юный темноволосый воин Бреден, который живет в илиринской деревушке при трактире, охраняя его от охотников за легкой добычей. Благо, защищать его оказалось несложно. Что могли сделать вставшие на путь разбойников крестьяне против нее, пусть женщины, но женщины, чьими учителями были сначала леса, а потом Великий Кхан и его телохранитель? От владельца трактира Шейра взамен получала кров, пищу и кормилицу для сына, про которого все здесь думали, будто он — маленький брат Бредена.

Шейра быстро выучила основные слова и выражения илиринцев, но и не думала ни с кем общаться близко — все равно она не намеревалась оставаться здесь долго: лишь до следующего времени тепла, когда Ирэйху исполнится почти год. Только молчаливой девушке Кайле она позволяла гулять или сидеть с ней рядом. Но теперь поняла — зря. Сколько бы ни прошло времени, а Шейра не смогла приучиться думать о себе как о мужчине, а потому простая мысль, что Кайла проводит с Бреденом время отнюдь не из-за дружеских чувств даже не пришла ей в голову. Глупо. Она должна была об этом подумать. А теперь получилось, что она ни за что ни про что обидела девушку. Смех был просто реакцией на неожиданное признание в любви, но разве объяснишь это Кайле?

В груди вновь скрутило, но плакать было нельзя: упасите духи, если Бредена застанут за этим занятием! Шейра поднялась с земли, еще какое-то время постояла, ожидая, пока улягутся чувства, а затем развернулась и уже не девушка, а Бреден спустился с пригорка к деревне.

Близился вечер, и скоро юному воину предстояло небрежно раскинуться на скамье в трактире, для острастки дерзких выставив напоказ два обоюдоострых, начищенных до блеска меча.

Великий Кхан Отерхейна сейчас мало походил на правителя — растрепанные волосы, покрасневшие после многих бессонных ночей глаза, обросшее щетиной и посеревшее лицо. Он стоял в глубине своих обесцвеченных сумерками покоев, напряженно вглядываясь в пространство за окном. Элимер почти отчаялся: серые сбились с ног, разыскивая Шейру и Таариса. Оба как в воду канули. Лишь спустя несколько дней удалось выяснить, что женщина в мужской одежде и с ребенком села на судно, перевозящее груз на восточные окраины Империи. А дальше след ее терялся, словно она растворилась в воздухе. Даже серые, для которых, казалось, нет ничего невозможного, оказались бессильны. Вот уже зима перевалила за середину, а поиски так и не принесли плодов.

«Где же ты, Шейра? Где ты и наш сын? Я не могу без вас! Я не хочу жить без вас! Я с ума схожу! Шейра! О, Боги, как больно. Моя айсадка, моя дикарка, моя кханне, где же ты бродишь в эту самую минуту? Видишь ли ты те же самые тучи, что и я, или там, где ты находишься — небо ясное? Пожалуйста, вернись! Во мне все еще горит твой свет, я все еще чувствую вкус твоих губ. Вернись! Я не могу тебя лишиться и не хочу! Только бы с тобой все было хорошо. С тобой и Таарисом. Пожалуйста, вернись, найдись. Шейра!»

Голова! О, Боги, голова!

Элимер сжал пальцами виски. Опять. Когда же это пройдет, когда?

Кулак кхана с размаху врезался в стену, а дальше он уже ничего не помнил. Элимер обнаружил себя незадолго до рассвета лежащим на полу посреди собственных покоев. Он поднялся, оглядел себя и помещение. Кажется, он ничего не натворил, просто свалился на пол и забылся. Больное опасное безумие!

Зима подходила к концу, а Ильярне шел четвертый месяц. Кажется, именно дочь — это крошечное существо — принесла в жизнь Аданэя тот свет, который он сам считал давно потерянным. Порой ему приходила в голову мысль, будто светлую часть своих чувств он перенес с Аззиры на ребенка, которого можно было любить без условий, не боясь подвоха, не опасаясь показать своей уязвимости. Аданэй и сам не ожидал, что так сильно привяжется в девочке, и если бы кто-нибудь сказал ему об этом раньше, скорее всего, он просто не поверил бы. Но сейчас — разве мог он ее не полюбить? Разве у него оставался хотя бы один шанс не полюбить ее?

Ильярна быстро росла, становилась все подвижнее, она давно уже узнавала отца и всякий раз, видя его, тянула к нему ручонки, радостно улыбалась и, кажется, даже здоровалась на каком-то своем, младенческом языке. А стоило взять ее на руки, как она норовила ухватить его за волосы, за нос, зажать в кулачке его палец. Определенно, Аданэй и не подозревал, что вот так безудержно, беззаветно, до трепета в сердце полюбит своего ребенка. Раньше, будучи наследным кханади, если он мимолетом и задумывался о будущих детях, то видел в них только наследников, уверенный, что никогда не воспримет их как часть самого себя, как часть своей души. Но он ошибался! Сейчас, с появлением Ильярны, он понял, как сильно ошибался.

Удивляясь сам себе, Аданэй нередко ловил себя на мысли, что готов проводить с девочкой дни напролет — и он действительно каждую свободную минуту старался посвящать ей, забывая даже об Аззире. А еще он строил планы, фантазировал, как станет ее баловать, когда она подрастет, как будет учить ее кататься верхом, как оденет ее в самые лучшие платья. А когда Ильярна повзрослеет и превратится в светловолосую красавицу, то самые достойные мужи Илирина и Отерхейна падут к ее ногам, а ей останется только выбирать. Не без помощи отца, естественно. Да, его дочь обязательно вырастет самой красивой, самой умной и самой счастливой. Для этого он приложит все усилия.

Ильярна. Причина, по которой он назвал девочку именно так, выглядела довольно странно: когда-то он пообещал в насмешку той, другой: «Если у меня когда-нибудь родится дочь — назову ее твоим именем». Изначально он и не думал выполнять своего обещания, но когда дочь все-таки появилась — решение пришло само. Может быть, неспроста. Скорее всего — неспроста.

И вот, очередной раз Аданэй вошел в комнату к Ильярне. Вошел — и в ужасе замер: его малышка, его сокровище, его жизнь находилась в отвратительных лапах Шлеепа! Ему показалось, будто на мгновение остановилось сердце, а потом заплясало в бешеном темпе.

— Положи! Ее! Обратно! — прорычал он. — Ты! Мерзкий выродок!

Шлееп с девочкой на руках обернулся, и Аданэй даже пожалел о своих словах, ибо узрел на его лице доселе невиданное выражение — обиды и укора, словно выродок не понимал, за что же все так его ненавидели. Действительно, за что? Конечно, Шлееп не вызывал, просто не мог вызывать симпатии, но разве он был виноват в этом, разве он сделал кому-то что-то плохое? Разве не он одним своим появлением помог Аззире разрешиться от бремени? Наверное, он по-своему любил свою племянницу, вот и взял ее на руки — и услышал такие злые слова.

— Прости, — пробормотал Аданэй, — я не хотел кричать, я не специально, просто испугался…