Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

Он осекся. Потому что случилось невероятное. Шлееп — это бледное подобие человека — заговорил! Он — заговорил! Неужели он мог говорить?! И голос его, на первых фразах подрагивающий, к концу окреп и даже наполнился какой-то красотой.

Полился стих. Странный стих. Неизвестно, к чему Шлееп озвучил именно его: сейчас Аданэй не нашел бы в себе сил прервать выродка, чтобы спросить об этом.

Он— говорил:

— закончил он шепотом.

Аданэй услышал позади себя сдавленный возглас и обернулся. Гиллара. Она стояла, прижав руку ко рту и выкатив глаза.

— Ты! Ты, Шлееп! — заговорила она, захлебываясь словами. — Ты говоришь! Ты — говоришь!

Губы Шлеепа искривились в гнусной усмешке. Гиллара перевела взгляд на Аданэя и, заметив его недоумение, пояснила:

— Шлееп заговорил в четыре года, а на следующий год замолчал и больше от него никто и слова не слышал, — и опять, обращаясь к сыну: — Почему? Почему ты молчал все это время?

— Мне не о чем говорить с этим миром, — глухо отвечал тот. — И с людьми говорить не о чем. Ты последний раз слышала от меня слова людей. С ним, — он кивнул на Аданэя, — я заговорил потому, что он связан с нами. Со мной и моей Аззирой. Хоть он об этом и не догадывается, его взгляд слишком поверхностный, он не в силах узреть сокрытое. Я заговорил с ним, потому что он любит мою Аззиру…

— А я?! — выкрикнула гневно Гиллара. — Я тоже люблю Аззиру!

Лицо Шлеепа еще сильнее исказилось в гримасе:

— Нет, — отрезал он, — ты никого не любишь, — и слабо добавил. — Но это неважно. В этом мире и некого любить. Нам с Аззирой просто повезло — мы с ней вместе навсегда.

— Ты… ты… — начала лепетать Гиллара, но Шлееп не дал ей закончить.

— Исход близок, — сказал он. — Скоро мы с сестрой обретем свободу, а что станет с тобой и всем остальным…

Взгляд его потух, облик наполнился безразличием и апатией — Шлееп вновь ушел в себя подобно улитке, заползающей под панцирь и оставляющей взору окружающих лишь безжизненную хитиновую оболочку. Он покинул комнату, и Аданэй обратил взгляд к Гилларе.

— Что это было? До сих пор я считал, что твой сын безумен, но сейчас он говорил странные вещи, но как будто вполне разумно говорил. Так же, как и Аззира.

— Лучше бы он молчал, — зашипела Гиллара. — Если он начал говорить, значит, стал еще опаснее. Я тебя предупреждала, он — чудовище. Аданэй, не подпускай его к Ильярне. И Аззиру огради от него. Я говорила тебя это раньше и повторяю сейчас. Он омерзительное, противное самой жизни чудовище!

— Но ему было с кого брать пример.

Женщина недобро сузила глаза:

— К чему эти намеки? Так и не простил мне твоего раба-друга, Царь?

— И никогда не прощу, Гиллара. Я терплю тебя лишь потому, что ты мать моей жены.

— А не забываешь ли ты, мальчик, благодаря кому…

— Благодаря своему происхождению, — оборвал ее Аданэй. — И это ты забываешь. Я — не мальчик, и не смей называть меня так. Никогда. Ты просчиталась, Гиллара. Думаю, ты и понимаешь. Ты знала, что Аззира равнодушна к власти, и полагала, будто я стану послушным исполнителем твоей воли, ты избавилась от Нирраса, ты сделала все, чтобы стать хозяйкой Илирина, пусть даже тайной, но тебе так и не удалось. Какая жалость.

— Эй, нам лучше не ссориться, а то…

— А то что? Мне ожидать яда в кубке или, может, ножа наемного убийцы? — усмехнулся Аданэй. — Не выйдет, Гиллара. После Антурина и удачи с Эхаскией войско слишком уверовало в меня. Если я умру, их боевой дух изрядно поугаснет, и Элимер возьмет Илирин голыми руками. Остается только гадать, что тогда случится с тобой. Право, было бы очень интересно на это посмотреть.

— Зачем ты со мной так зло? — прошептала женщина и попыталась разыграть откровенность: — Я никогда не делала тебе ничего плохого. А с твоим другом, признаюсь, я ошиблась, я думала, что делаю это для общего блага, и твоего в том числе. Я боялась, что он начнет болтать, вот и отправила мальчишку в шахты, я не думала, что это так сильно заденет тебя. Если бы я знала заранее, то, конечно, поступила бы иначе. Не злись на меня, Царь, я и впрямь думала, что так будет лучше.

— Что такого чудовищного в твоем сыне? — не отвечая на ее излияния, спросил Аданэй. — Ты все время это повторяешь, но ни разу не сказала ничего конкретного. Конечно, он пренеприятная личность, но не более.

— Это невозможно объяснить словами, Адданэй, — покачала головой Гиллара, — это нужно чувствовать. Скажи, разве тебя не охватывает смутное отвращение возле него? Такое, словно ты видишь что-то противоестественное? Нечто, противное самой природе? Словно ты видишь труп посреди живых? Это все Шлееп. Это существо, язык не поворачивается назвать его человеком, противен самой жизни. Он — нечто вне ее, нечто несовместимое с ней.

— Твой сын действительно очень неприятен. Но я думаю, это связано с его безумием.

— Нет! Ты не знаешь! Сразу после его рождения я почувствовала отторжение. Я не могла даже прикоснуться к нему. И кормилица, да-да, кормилица всякий раз вздрагивала, когда он прикладывался к ее груди. Он такой. Он — чудовище. Я дала жизнь чудовищу. И мне никогда не понять, почему Аззира так к нему привязана. Будь осторожен, Адданэй. Он заговорил. И когда он заговорил, у меня внутри родилось ощущение, будто приближается какая-то трагедия. Страшная трагедия. Будь осторожен. И Аззира — убереги ее.

— Хорошо, Гиллара. Я постараюсь, — протянул Аданэй, решив, что спорить с ней бесполезно, как и всегда. Да и зачем? Какая разница, что она думает?

— Хорошо, — повторил он еще раз. — Прямо сейчас отправлюсь к Аззире и героически освобожу ее из цепких лап Шлеепа, — он усмехнулся и уже серьезно добавил: — Я и впрямь давно ее не видел. Где-то она все время пропадает.

— Да, иди, иди. Спаси ее. Как бы она ни любила Шлеепа, а тебя она тоже любит. И потому только ты один и можешь высвободить ее из-под власти брата.

— О, конечно! — скептически уронил Аданэй.

Он действительно собирался найти Аззиру, но, естественно, не для того, чтобы от кого-то освобождать. Пусть Гиллара одна сходит с ума из-за собственных нелепых фантазий, он здесь ни при чем. Просто соскучился по соблазнительной жене-ведьме, вот и все.