Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

Астл обреченно вздохнул, передернулся от этих мыслей и чтобы отвлечься начал прислушиваться к тому, что доносилось из глотки преступника. В этот раз из нее изливалась песня о каком-то бродяге.

— Разбойники, пираты, ворье, теперь вот бродяги, — лениво и раздраженно буркнул напарник Храйст. — Он о чем-нибудь другом петь может?

В этот момент взвилась очередная громкая нота, фальшиво растянулась и упала.

— Эй! — выкрикнул Астл в закрытую дверь. — А ну, умолкни, пока Хиргена не позвали! Башка уже от твоих воплей трещит!

Угроза позвать Хиргена прозвучала нелепо, Астл и сам это понимал. Во-первых, вряд ли Видольд испугается смотрителя. Его вряд ли испугает даже появление Великого Кхана. А во-вторых, Хиргена стоило опасаться скорее им с Храйстом, а не преступнику.

К счастью, заключенный прикончил последний куплет, и песня наконец-то смолкла. Вожделенная тишина.

— Слыхал, что Хирген-то рассказал? — обратился Храйст к товарищу и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Зверь, слышь, чудовище какое-то в подземелье живет.

— Байки, — отмахнулся Астл.

— Если б байки! Смотритель привирать особо не приучен, сам знаешь. И вот он рассказывал, как пришел однажды к кхану спросить, что с ребятишками изменников делать. А там еще Жуткий был. И он, Жуткий то есть, и говорит, что чудовищу их отдать надо, это, мол, как раз голод его утолит. А кхан вроде как согласился. И вот еще что говорят — победы все Отерхейнские чудище это колдовское дарует, потому его нужно свежей кровью поить, жертвы приносить. Потому и казней так много. Вроде ведут человека на казнь — ну, там голову рубить или еще что, — а на самом деле под землю спускают, к Зверю, а тот его пожирает.

— Байки… — снова протянул Астл, но уверенности в его голосе заметно поубавилось. — Это что же, по-твоему, и Видольда зверю отдадут?

— А что, может и отдадут…

Из-за двери раздался хохот, а вслед за тем раскаты пьяного голоса:

— Сожри вас плут-Ханке, болваны! Если вы мне сейчас же рома не притащите, сукины дети, я сам вас Зверю скормлю!

— Заключенным пьянствовать не положено, — отрезал Храйст, стараясь, чтобы голос его прозвучал безразлично и твердо. Но и он сам, и Астл уже догадывались, что обречены и что и в этот раз не смогут воспротивиться воле странного пленника, который держит в заточении собственных стражников.

— Мир с ног на голову перевернулся, — пробормотал себе под нос Астл.

Голос из-за двери разразился очередной пьяной песней, которая прервалась посередине ровно на полминуты, достаточной, чтобы принять из рук вернувшегося Храйста очередную бутыль рома и, как ни в чем не бывало, продолжилась.

Астл вновь обреченно вздохнул. Его терзали нехорошие предчувствия, совсем нехорошие.

Длинные гулкие туннели подземелья. Где-то там, в этом лабиринте, томился в заточении Видольд — телохранитель, приговоренный к заключению и последующей казни. Слава Богам, что он, Великий Кхан, не успел отдать последнего распоряжения, иначе не стало бы на свете Видольда-Ворона, и не осталось бы никого, кто осмелился бы бросать ехидные реплики и дерзить повелителю. Элимер настолько явственно вообразил себе такой финал, что столь же явно ощутил пустоту, которая непременно за этим последовала бы. Он до сих пор не мог понять, отчего бывший разбойник начал играть такую роль в его жизни, равно как не мог осознать, в какой момент это произошло. Но еще больше он недоумевал из-за того, что так долго не вспоминал о Видольде. Не иначе, зверь совсем завладел его разумом, больше это ничем не объяснить.

— За следующим поворотом, повелитель, — Хирген, который вел кхана долгими переходами, обернулся, а еще через десяток шагов замер. Элимер не видел его лица, но знал — сейчас оно нелепо вытянулось. И понимал почему.

Губы Элимера чуть тронула усмешка, когда до ушей его еле слышно донеслись обрывки какой-то песни. Видольд неисправим! Неужели он совсем ничего не боится? Неужели он не способен унывать, даже находясь в заключении? Неудивительно, что Хирген встал, как вкопанный: наверняка испугался гнева кхана. Не то чтобы заключенным запрещалось петь — нет. Но если песни эти распевались пьяным хриплым голосом, то это наводило на определенные размышления о порядке в подземелье.

— Жди здесь, Хирген. Дальше я пойду один.

— Ты знаешь куда идти, мой Кхан? — голос смотрителя дрогнул.

— Пойду на вопли — не ошибусь, — Элимер усмехнулся, но тут же посерьезнел и добавил, покосившись на Хиргена: — Почему он пьян? Кто это допустил? И главное как?

Хирген открыл было рот, но Элимер лишь досадливо отмахнулся:

— Потом будем искать виновных, — и, не дожидаясь ответа, гулко протопал дальше, исчезнув за поворотом.

Кхан еще издали заметил развалившегося на скамье стражника. Впрочем, тот тоже его заметил, вскочил, склонился, нервно скосил взгляд в сторону одной из дверей и приготовился оправдываться. Однако Элимер остановил его жестом и прислушался к пьяным завываниям, не торопясь приказывать, чтобы открыли камеру.

На последнем звуке Видольд сфальшивил особенно сильно, однако, нисколько этому не смутившись, продолжил петь. Что-то знакомое почудилось Элимеру в этой примитивной пиратской песне, как будто он уже слышал ее раньше…

О, да, Элимер действительно знал эту песню. И еще он знал, что она бесконечна, состоит из бесчисленного множества куплетов со столь же безобразной рифмой. Видимо, всякий менестрель из народа считал своим долгом прибавить к песне хотя бы по одному новому куплету. Дальше там пелось про то, как океан обещал пирату вернуть детей, если тот поклянется каждую луну совершать жертвоприношение — топить ладью вместе с людьми. После этого пират обрел бессмертие и вернул своих детей. И по сию пору держал он клятву и верно служил кровожадному морю. А потому ходить в море в полнолуние считалось дурной приметой, говорилось, что лучше встать на якорь и переждать, иначе того и гляди вынырнет из пучины вечный морской странник и утянет ладью на дно.