Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

Я помню — тогда было начало весны, из-под копыт брызгало грязью, под ногами хлюпали останки последнего, смешанного с землей и глиной снега, и я чувствовал, как меня пронизывал сырой ветер, но не ощущал холода, потому что тело мое горело изнутри. Горело страхом, посеянным Шаазар, страхом, который она передала мне. И ощущением неотвратимости, беды, тщетности моих усилий.

Моя третья лошадь сдохла в какой-то миле от побережья, от места, где находился замок Аззиры. Мне довелось побывать в этих местах всего один раз, когда ее сделали моей Богиней и женой, но я ни разу не задумался о дороге, словно знал ее наизусть, словно меня уверенно направляли в нужное место. Возможно, это делала Шаазар, а может быть, нет. У меня никогда больше не появлялось возможности о чем-то ее расспросить. Моя лошадь сдохла, и дальше я бежал. Спотыкался, падал в грязь, но снова бежал. Я догадывался, что эту панику, заставляющую меня использовать все силы, посеяла Древняя. Понимал, но прийти в себя не мог: куда мне тягаться с бессмертной? В любом случае, все оказалось бессмысленно. И мои усилия, и ее.

Я ворвался — не вбежал, не вошел, а именно ворвался в замок. Но он оказался черен и пуст. Все ворота и двери открыты.

И вот, ворвавшись, я нащупал укрепленные на стенах факелы. Я зажег их, двинулся по проходам, заглядывая в гулкие залы. И понял — здесь нет никого. Нет рабов. Нет Аззиры и нашей дочери. И ее брата тоже нет. Замок вымер, но при этом выглядел обитаемым: на кухне валялись остатки какой-то пищи, в помещениях — немного разбросанных вещей, и все еще теплились угли в камине. И я растерялся. Я не знал, что делать дальше и куда идти. И Шаазар в моей голове, похоже, тоже этого не знала, потому что она молчала, а я чувствовал ее страх, ее отчаяние. Мной же овладевала безысходность. Мне думается, где-то в глубине себя я всегда знал, что жизнь моя обернется трагедией. А может, это только сейчас мне кажется, будто я знал.

Я спрашиваю Богов, потому что себя я больше не в силах спрашивать, я задаю вопрос, на который боюсь ответа. Ответа на вопрос: сумел бы я предотвратить беду, если бы не рыскал так долго по мертвому замку в поисках жизни? Что, если бы я раньше оказался там, где стою сейчас? Именно так, именно сейчас, ибо я до сих пор стою здесь, и я навсегда останусь стоять здесь, потому что здесь я погиб, здесь я оставил свое сердце, здесь я потерял душу. Здесь — это в каменном гроте, куда я отправился из замка. Здесь, где я впервые нашел Аззиру, а теперь потерял все — даже себя.

Я вижу все будто со стороны. Вот я стою, опустив руки, а проклятая луна злорадно освещает грот, с нездоровым любопытством заглядывает внутрь, ухмыляется, бледная сука.

И я — сначала мой взгляд выхватил их — Аззиру и ее брата. Одинаковые — в одинаковой одежде — они воздевали вверх сцепленные руки, а под их ногами что-то темнело. Слишком поздно я понял, что это было.

Они меня не сразу заметили. Мне кажется, в тот момент они просто не могли кого-то заметить. Даже если бы на поверхность явились великаны из пекельных глубин. Их губы что-то шептали, а потом руки, не размыкаясь, обрушились вниз. В лунном свете сверкнуло лезвие, и я увидел, что они держали в руках. И я понял, куда направлен их удар.

Я закричал.

Моя кожа, мои волосы и кости, все во мне кричало так — А-а-а-а-а-а!!!

Слишком поздно.

Мир застонал — Ильярна!

Мир кричал со мной. Мир погиб со мной. Я погиб вместе с дочерью. Они убили меня вместе с ней.

Моя дочь! То темное, крошечное, что лежало у их ног — моя дочь. Была. Теперь уже нет. И никогда не будет. И меня больше не будет. Я никогда не возьму ее на руки. Она никогда не повзрослеет. Я никогда не скажу ей, что люблю. И не разозлюсь на нее никогда. Она не назовет меня отцом. Я никогда не увижу ее счастливой. И много разных других „никогда“. Никогда!

Почему же ты не плакала, малышка, почему не звала на помощь, почему молчала? Чем они опоили тебя?

Я кричал.

А дальше я помню все так, словно это происходило в бреду. Мой меч. Летит вперед. Удар. Голова Шлеепа отделяется от тела, я чувствую его кровь и удивляюсь (я еще способен удивляться?!), что она теплая, а не холодная, как у ящера. Его голова, глухо стуча, словно булыжник, скатывается по склону грота, на мгновение застревает за каким-то выступом, а дальше, уже не останавливаясь, набирает скорость — тук-так-так-тук — и падает в воду.

Крик Аззиры. Мне кажется, я его слышал, хотя тогда я мало что осознавал, лишь сейчас ядовитым ростком начали проклевываться воспоминания. Крик Аззиры — а я бросаюсь к дочери. Она уже не дышит. Я вою. Мои пальцы в липком и теплом.

И мой вопль:

— Шаазар! Шаазар! — нет ответа.

Я хватаю скользкий липкий комок — мою малышку — на руки, я выбегаю из грота и едва не натыкаюсь на Аззиру. У меня уже нет меча, чтобы ее убить, а потому я просто пробегаю мимо. А она, хлюпая и ноя, выхватывает из набегающих волн нечто. Нечто?! К чему эта ложь? Ведь я прекрасно видел, чтоона выхватила.

Уродливая башка Шлеепа оказалась у нее в руках. Башка Шлеепа с торчащими, болтающимися жилами и белеющими глазами. И что она сделала? Чтоона сделала?! Она поднесла ее к своему лицу, она присосалась к его мертвым губам, она ревела и целовала ее так, как никогда не целовала меня.

Из моего рта выплеснулась омерзительная жижа. Меня вырвало. Прямо на тело моей дочери, моего умершего ребенка, моей души у меня в руках.

И я побежал. Я еще не утратил способности бежать, потому что надежда все еще робко шептала о спасении. Надежда по имени Шаазар. Всемогущая! Стоит ей захотеть — и она вернет жизнь моей Ильярне.

Я загнал себя, как лошадь, чуть не до смерти, я домчался до Бишимерского леса — туда, где обитала Древняя. Я рухнул на колени, я, борясь с одышкой, плакал, я кричал:

— Шаазар! Шаазар, Богиня! Пожалуйста, умоляю, верни ей жизнь! Смотри, я на коленях ползаю! Видишь?! Хочешь, я стану твоим рабом? Только верни ее, умоляю!

Молчание. Тишина.

Я все кричал. Мой голос сел и теперь вместо криков из горла доносились только стонущие хрипы. Но я все равно не умолкал, а когда голос мой умер окончательно, я продолжил кричать внутри. Я звал ее, впервые звал по-настоящему. И впервые она не откликнулась на мой зов.

Я умер.

Я упал рядом с моей дочерью, я упал в снег и грязь, я прижал ее к себе — и умер.

Когда я очнулся — уже покойником — я поплелся вглубь этого проклятого леса. Я шел и не знал куда иду. Я уже плохо осознавал, что — кто — лежит у меня в руках, и глаза мои поэтому были сухи, и никаких мыслей и чувств во мне не осталось. Я не знаю, сколько я шел, пока не набрел на хижину. Полусгнившая, местами она светилась фосфором, и тогда до меня дошло, что все еще ночь. Одна стена разрушена. Внутри — развалившаяся печь, перекошенная скамья и колыбель на земляном полу.