Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

— Шлееп, почему ты молчишь?

Я не издал ни звука и не тронулся с места, я лишь безвольно стоял, смотрел на нее и чувствовал, как в соприкосновении с ее безумием, начал просыпаться мой разум. Лучше бы он не просыпался. А она все говорила:

— Я видела здесь мужчину, Шлееп. У него волосы цвета проклятого солнца. Кажется, его имя Адданэй. Вроде он мой муж… — она замешкалась. — А может быть, нет. Ты знаешь, кто он? Может, это он забрал мою дочь?

Я молчал. Она закричала и заплакала: эмоции наконец проявились в выражении ее лица, а мне стало страшно. Оказывается, я еще не утратил способности бояться.

— Шлееп! Говори со мной, не молчи! Это же я, твоя Аззира, ответь мне что-нибудь! Мне больно, Шлееп! Голоса… голоса… заставь их замолчать! Мне из-за них больно! Пожалуйста! Они говорят, что я проклята, что я проиграла, что надо теперь все заново… Нет, не могу я их слышать, Шлееп! Пусть они умолкнут!

Она бросилась ко мне. То есть не ко мне, конечно, а к Шлеепу. Меня она не видела и даже не помнила, кто я такой. Она бросилась ко мне, полагая, что перед ней ее брат. Она вцепилась пальцами в мою разодранную одежду, уткнулась в плечо, не переставая причитать о чем-то. Ее слова не доходили до меня.

Она плакала. Она прижималась ко мне. То есть к Шлеепу. И тут я содрогнулся. Я вдруг ощутил, что все еще ее люблю. Сложно описать презрение, которое я испытал к себе, когда осознал, что до сих пор продолжаю любить эту безумную суку, убившую мою дочь. Женщину, которая почти меня не помнила. Женщину, которую с ее братом связывала, судя по всему, не только родственная любовь. Он — этот выродок, — а не я был главным мужчиной в ее жизни. Им же он остался и после своей смерти.

Сейчас, спустя годы, я все еще продолжаю задавать себе вопрос: любила ли меня Аззира хоть немного? Хотя бы чуть-чуть? Увы, на него нет ответа и сегодня. Хотя порой мне кажется, что на свой искаженный лад, когда разум ее не был затуманен видениями, она любила меня. Но кто способен понять до конца, что творилось в исступленном сознании сумасшедших детей Гиллары? Но одно я могу сказать, теперь уже могу: это были уродливые больные отношения, но еще это была странная, красивая страсть.

Однако все эти мысли пришли ко мне уже потом. А тогда она прижималась ко мне, и все, что я мог чувствовать — это боль. Я плохо понимал, что делаю, я даже сейчас плохо это понимаю. Я помню, как приподнял ее голову за подбородок. Она замолкла и посмотрела на меня (на Шлеепа). Жалобно и доверчиво посмотрела, как девочка. А я провел пальцами по ее щеке, потом по шее. И мой шепот показался мне оглушительным и, одновременно, сдавленным, словно он вырвался из груди висельника.

— Я любил тебя, Аззира…

— Я тебя тоже, мой Шлееп…

Но меня уже не волновало, что она отвечала не мне, и что вместо моего лица видела физиономию брата.

— Я любил тебя, — повторил я. — Знаешь, я до сих пор тебя люблю…

Пальцы сомкнулись на ее горле. Мне кажется, руки мои действовали в тот момент независимо от моего сознания. Но я уверен — только казалось. Это старушка-память услужливо помогла впасть в забвение, чтобы я смог выжить.

Но когда-нибудь мне придется шагнуть в ее черную бездну. Так почему бы не сегодня? Я приложил все усилия, чтобы вспомнить все до конца, я прыгнул в эту пропасть, я позволил себе утонуть в мутной жиже памяти — может быть, не зря. Может быть, для моей названной дочери — моей лисички-Тэйске — я обязан это сделать.

И теперь я знаю все, я даже знаю, о чем думал, пока мои руки все крепче и крепче сжимали ее горло. Я думал, что мне станет легче, когда Аззира умрет, что смерть ее облегчит мои пытки, что моя дочь будет отомщена, и что никогда, никогда больше я не услышу, как любимая мною женщина называет меня именем другого мужчины.

Но все-таки она узнала меня в самом конце. Должно быть, перед смертью люди способны на мгновение увидеть правду. В тот последний миг жизни ее глаза вдруг распахнулись и особенно ярко полыхнули зеленью. Она прохрипела:

— Адда…нэй… — и в этот миг мои пальцы последний сдавили ее горло, она конвульсивно задергалась, потом обмякла. Руки мои упали, словно тяжелые мокрые веревки, а она рухнула на пол.

Я не сразу завыл, первые секунды я ничего не понимал и лишь безразлично разглядывал ее тело, равнодушно отмечал какие-то мелочи, на которые прежде не обращал внимания: крошечная родинка на левой щеке, указательный и средний палец почти одной длины, одно ухо чуть больше другого. Странно, что я никогда этого не замечал, лаская ее.

Вот в этот момент я завыл.

Я завыл, я опустился на колени, я прижал ее к себе. Ее — ведьму, богиню, мою жену. Я только сейчас понял, что сделал. И понял, что сделал бы это снова. Я убил ее, но все равно не мог перестать ее любить, даже мертвую! И я умер во второй раз. Я целовал ее неподвижные губы, я подхватил ее на руки, я закружил с ней по сумрачной башне, и я кричал, сжимал ее и кричал: «Мы должны быть счастливы, родная! Мы обязаны быть счастливы!»

Что мне сделать, чтобы вспомнить это все? И что мне сделать, чтобы это забыть? Я любил ее. И я сошел с ума.

Я помню, потом я положил ее обратно на пол. И я сидел рядом и гладил ее седые волосы, я говорил с ней. Не помню о чем, но я говорил так, словно она могла меня слышать. Моя мертвая жена.

И тысячи мелочей проносились передо мной, тысячи мелочей, на которые обычно я не обращал внимания, а сейчас они казались такими важными и милыми…

Вот она вполоборота стоит у зеркала и изящный изгиб ее талии… Ее ночные страхи, когда она просыпается с криками и слезами, прижимается ко мне, бедный ребенок. Ее горячее тело… И те редкие мгновения, когда в ней просыпается нежность, и ее пальцы ласково пробегают по моему лицу, и глаза светятся… любовью?

Аззира! Аззира! Неужели это тебя я только что убил?

Но может хотя бы там, в мире Теней, безумная богиня, не способная радоваться, может хотя бы там ты наконец счастлива?

Гиллара почти влетела в замок. О, она сразу почувствовала неладное, стоило ее сумасбродной дочери со своим омерзительным братом пуститься в долгий путь к побережью. Впрочем, это она еще могла стерпеть, не поддавшись панике. Но когда в Нарриан отправился и мальчишка, гордо именующий себя царем, Гиллара испугалась. По-настоящему испугалась. И теперь не смогла усидеть на месте, последовала за ними, дабы убедиться, что они не задумали какой-нибудь подлости или глупости, способной испортить ее, Гиллары, жизнь. И она взяла в сопровождение двоих воинов — и последовала. Она привыкла доверять своей интуиции. Как оказалось, не зря.

Выкатив глаза, смотрела Гиллара на свою мертвую — по всей видимости именно мертвую! — дочь, которую Аданэй прижимал к себе. Он, казалось, не замечал, что в помещении уже не один. Неизвестно, что здесь произошло, но ясно одно — трагедия. И сейчас…