Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

От изумления Гиллара едва ли не открыла рот.

— Но он не себя убил. Он убил мою дочь и мою внучку.

— Еще раз говорю — горе помутило твой рассудок. Адданэй — истинный царь! С ним вернулись на землю подвиги и жертвы великих властителей былого, о которых помнят лишь предания! Мы не зря его выбрали, мы не ошиблись в нем. Он, обласканный Богиней и посвященный ей, смог прозреть то, чего не смогли все мы. Он узрел, что опасность велика настолько, что даже его гибель не изменит той жестокой судьбы, что нависла над Илирином. Он сделал то единственное, что мог — попытался умилостивить Матерь, принеся в жертву и свою царицу, и плод семени своего, — голос Маллекши звучал печально и торжественно. — А потом и себя. Он вновь перешел границу мира, ступил в смерть — теперь уже навсегда.

— О! — Гиллара так поразилась неожиданным выводам, что не нашлась с ответом.

А речь Маллекши тем временем утратила патетичность, и она заговорила подобно казначею, подсчитывающему доходы и убытки.

— Завтра же объявим людям о жертве. Все должны поверить, что теперь Боги на нашей стороне. И кстати, что случилось с телом Аззиры?

— Ее отнесли в тот грот на берегу… Ты должна его помнить: я приводила туда мою девочку, когда отдавала вам на воспитание.

— Кто отнес?

— Я брала с собой двоих воинов для охраны. Они.

— Ты что-нибудь рассказала им? Они сами, может, что-нибудь видели?

Гиллара отрицательно мотнула головой, и Маллекша удовлетворенно кивнула:

— Отлично. Молодец. Завтра же отправим жрицам послание: пусть завалят грот камнями и высекут надпись, что там покоятся цари Илирина, что они принесли себя в жертву… Ну и все такое прочее. Со временем место обрастет легендами, паломниками и подношениями.

Гиллара молчала по-прежнему, но про себя ругалась на собственное недомыслие. Видимо и впрямь горе помутило ее разум, иначе почему она так быстро сдалась? И как ей в голову не пришла столь замечательная мысль? Ведь случившееся действительно могло обернуться Илирину на пользу.

— Я склоняюсь перед мудростью жриц Богини, — выдавила она наконец.

— Это мудрость Матери, не моя, — смиренно опустила глаза Маллекша, но тотчас же вскинула их на Гиллару и теперь в них не осталось и следа былой скромности: — Я думаю, наследница жива. Они оставили ее на берегу у служительниц Богини. Я думаю, тебе следует послать за ней верного человека.

— Но я своими ушами слышала, как Аданэй сказал, что ее… — вскричала было Гиллара, но тут же осеклась. Неужели хладнокровный ум навсегда ее покинул, раз она не поняла столь простого намека? Она, которая так блестяще посадила отерхейнского мальчишку на царство и убрала Лиммену, утратила способность мыслить?

— Я уверена, ты все не так поняла, — мягко уверила ее Маллекша. — Ты паниковала, и это понятно. Попробуй вспомнить, разве царь говорил об Илльярне?

— Нет, — быстро ответила Гиллара. — Сейчас я вспоминаю, он говорил лишь об Илирине и воле Богов. А остальное… просто я была убита горем, вот и вообразила себе.

Маллекша благосклонно улыбнулась, и вмешался Хаттейтин, который до сих пор стоял молча.

— Завтра же я отправлю верного человека на побережье. Маллекша напишет послание, которое тот передаст жрицам. А затем вернется с наследницей. И Эртина вновь увидит ее золотые волосы и светлые глаза.

— Даже если кому-то она покажется не совсем такой, какой была, — тихо добавила Маллекша. — В конце концов, дети очень быстро меняются.

— Но она младенец, — промолвила Гиллара. — Кто будет править до ее совершеннолетия?

— Ты.

Гиллара не ожидала такого поворота, и Маллекша усмехнулась, увидев ее изумление:

— Ты думала, я захочу власти? Нет. Мне неинтересно царство людей, я служу Богине и Илирину.

— А Хаттейтин?

— Во мне нет царской крови. Нисколько. Ни чернь, ни знать меня не примет. А тебе Илльярна внучка. И потом, ведь ты помнишь — я всегда тебя поддерживал. И мне нужно лишь одно — остаться главным военачальником. И чтобы потом, после меня, этот пост перешел к Аххариту. И чтобы сейчас он стал кайнисом. Обещай мне это, и я тебя поддержу.

Гиллара рассеянно качнула головой, потом, будто спохватившись, торжественно изрекла:

— Да будет благословенен Илирин Великий! Он будет стоять, пока не переведутся в нем люди, подобные вам.

— Да будет так! — отозвалась Маллекша.

— Да будет так! — вторил ей Хаттейтин.

Спускаясь по лестнице в свои покои, чтобы наконец-то предаться сну, Гиллара ни разу не обернулась, а то может быть и заметила бы, как обменялись Маллекша с Хаттейтином многозначительными взглядами.

А когда она заснула и видела уже не первый сон, жрица с военачальником только-только прощались после длительной беседы, свидетелем которой стал лишь безмолвный камень стен.

Девочка и впрямь оказалась светловолосой и сероглазой, но все-таки она даже отдаленно не напоминала Илльярну. Свои сомнения Гиллара тут же высказала Маллекше.

— Ну что ты, — отозвалась та, подняла ребенка на руки и ласково проворковала: — Она такая славная. Какие у нас красивые волосы и глазки, правда, малышка?

Девочка, радостно гулькая, потянулась к жрице крошечными ручонками.

— Ее не было с нами почти месяц, — продолжила та, — естественно, она чуть-чуть изменилась. Просто ты ее родная бабушка, вот тебе и бросаются в глаза любые, даже самые незначительные, перемены. Поверь, остальные ничего не увидят.

— Да, верно, — Гиллара задумалась. — А когда она подрастет? Что если у нее, например, окажется нос картошкой? Или еще что-нибудь не так?

— Ну, не всем достается красота родителей, — рассмеялась Маллекша. — Вот, например, твой Шлееп…

— Не надо о нем, — отмахнулась Гиллара. А сама тем временем пыталась понять, что же такое с ней творилось. Откуда родились все эти сомнения, эта тревога? Раньше она никогда не боялась претворять в жизнь даже самые рискованные планы. И как блестяще она все проделывала! Неужели постарела и потеряла хватку? Ну уж нет! Она еще полна сил, глупо тратить время на сомнения, когда власть наконец пришла к ней в руки. И теперь она станет править единолично, а не из-за спин детей, как раньше. Может, все произошло к лучшему? До боли жаль Аззиру, но, чего таить, дочь ее никогда не была счастлива. Может там, в чертогах вечности, она обрела покой?

«Нужно только одолеть Отерхейн, иначе все зря», — мысль пронеслась, оставив горький осадок и острый страх.

Нужно было отдать должное как Маллекше с ее жрицами, так и Хаттейтину: они умело пустили среди войска и в народе слухи о жертвоприношении царя, и уже через несколько дней менестрели ходили по улицам Эртины, воспевая Великую Жертву. Так что когда жрица торжественно возвестила обо всем на площади, только самые мудрые, повидавшие многое старики позволили себе усомниться в истине ее слов. Толпа же, не выказав ни особого удивления, ни горя, выслушала эту весть и в едином порыве восхвалила царя и Богов. Люди уверовали в победу над Отерхейном, ведь теперь у них появился Герой, отдавший свою жизнь за Илирин. Народ знал, что всегда, во всех сказаниях и легендах, побеждала та сторона, у которой этот герой был. А у отерхейнцев он не мог появиться, потому что они — дикари, варвары.