Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

Я хочу, чтобы вы знали — это сейчас я могу описать мельчайшие подробности. Они всплывают и продолжают всплывать, но тогда я не видел и не понимал ничего. Я только внезапно спохватился, что укладываю мою дочку в колыбель. Мне вдруг показалось, будто она жива. Я улыбнулся. Улыбка на моих потрескавшихся губах отозвалась болью, и я вспомнил, что Ильярна не жива. Мать убила ее. Вроде бы я заплакал.

А потом, потом я запел, своим осипшим голосом я запел, как в детстве мне пела нянька. Я запел:

Я пел и укачивал ее. А потом снова звал Шаазар. Она откликнулась. Один раз она все же откликнулась:

„Я не всемогущая, мне не под силу возвращать жизни, — выплюнула она. — Все кончено. Для нас обоих все кончено. Мы проиграли!“

И умолкла. Теперь уже навсегда. Больше я никогда ее не слышал.

Не знаю, сколько времени я провел, укачивая своего мертвого ребенка — час, несколько часов, сутки, двое — пока подобие рассудка не вернулось ко мне.

Моя дочь — дочь Аданэя, любимца женщин, дочь кханади Отерхейна и царя Илирина, а попросту говоря, дочь так и не повзрослевшего до конца мальчишки, который втайне считал, будто весь мир существует лишь для него. Моя дочь, ты заслуживала вернуться к Богам. К ненавистным Богам, которые отняли тебя у меня. Но это единственное, что я мог для тебя сделать.

До сих пор для меня загадка, как я умудрился поджечь гнилую хижину в мокром от снега лесу. Это невозможно — гнилая древесина не горит. Однако она зажглась и очень ярко. Возможно, это был последний подарок Шаазар, а может, я сам промучился не менее суток, прежде чем суметь подпалить ее. Не знаю. Время для меня остановилось, оно утратило смысл. Мне больше некуда было спешить. И незачем.

Я смотрел на пламя погребального костра, разожженного для моей Ильярны. Похоронный обычай Отерхейна на земле Илирина. Две крови дали ей жизнь, и в смерть ее провожают два царства.

Я смотрел на костер, в котором сгорала моя дочь, в котором сгорел я сам. И который будет гореть во мне из года в год, испепеляя, хотя во мне, кажется, больше нечего выжигать.

Я тогда подумал, что единственный человек, который мог бы стоять рядом со мной и плакать, и умирать вместе со мной — этот человек уже мертв. Вильдерин. Преданный мною друг. Но ты отомщен, Вильдерин, ты отомщен, доходяга Ви, навсегда и навеки отомщен. Ты тоже горишь в этом огне. Вместе с Ильярной, вместе со мной, вместе с жизнью легкомысленного баловня судьбы Аданэя. Мы до сих пор горим там все вместе, превращаемся в пепел, но все равно продолжаем гореть.

И мой брат. Мой брат Элимер — он тоже там, теперь я это знаю.

Гори!»

В тот миг, когда брат с сестрой пронзили Ильярну ритуальным клинком, невидимый смертному глазу вихрь вырвался из ее тела. Слабый и маленький, он вылетел из грота, он полетел над землею, алчно поглощая ветра, подчиняя своей воле духов воздуха. Он разрастался, жирел, он бешено вращал свое тело, он из прозрачного становился бурым, пожирая ветки и снег, землю и камни.

«Сокрушуууу!!! Уничтожуууу!!! Сожруууу!» — ревел он.

Он разбудил Отцов ветров, он растревожил Великого Змея. Заворочался змей, заволновался.

«Великая жертва принесена, великое пророчество свершилось, — услышал Шлееп слова вечной сестры в своих мыслях: — Мы все сделали, любимый мой. Мы свободны! Круг почти замкнулся. Что должно было свершиться эпохи назад, наконец-то свершится. То, что должно уйти, наконец-то уйдет. Это неминуемо. А значит, мы неминуемо свободны!»

«Нет, — отвечал он в отчаянии, ибо с внезапной ясностью предстала перед ним истина. — Все зря. Любовь моя, мы снова проиграли. Это снова не тот мир. Мы просчитались. Мы не там, где должно. Круг не замкнулся, колесо продолжает вращаться. И нам опять начинать сначала…»

«Нет!»

«Да… Но ведь это значит, что мы снова будем вместе, и мы снова…»

Он не договорил. В уши Аззиры ворвался чей-то мучительный крик, а потом она увидела, как голова ее возлюбленного отделяется от тела и — тук-так-так-тук — по склону в воду.

Она кричит, она бросается вслед за ним, за своим братом — единственным, кто дарил ей смысл. Она успевает различить в темноте чье-то бледное, искаженное ужасом лицо и светлые волосы.

«Адданэй?» — мысль.

«Кто такой Адданэй?» — вторая мысль.

А дальше — дальше остаются только лижущие камни волны, под которые она старается заглянуть, чтобы найти его. Того, кто был единственным ее счастьем, ее отцом, братом, любовником и сыном, ее жизнью.

«Шлееп, мой Шлееп», — плачет она и целует, целует, словно может оживить мертвое. До тех пор, пока особенно крутая волна, вызванная к жизни наколдованным вихрем, не вырывает из ее рук голову любимого и не уносит вдаль.

— Вернись!!! — кричит она уже вслух, но море глухо к мольбам и смертных, и бессмертных. Море — лишь равнодушная стихия.

Волны становятся все круче, опрокидывают ее, окатывают с головой. Их соленые брызги подменяют слезы, а Аззира — дочь и игрушка Богини — все стоит на коленях, по грудь в воде, простирая руки в ночь, умоляя море вернуть ей брата. И пробуждающийся ураган рвет ее седые волосы.

/Было записано Адданэем Проклятым — царем Илиринским — в год 2469 от основания Илирина Великого/.

Я не помню, как оказался в замке снова и не помню зачем. Но тогда я умер во второй раз. Я не знаю, с чем я рассчитывал столкнуться, кого встретить, но встретил Аззиру. Должно быть, это неудивительно: во всяком случае, тогда я не удивился, до какого-то момента мне просто было все равно. Я не помню, сколько времени я блуждал коридорами и блуждал ли вообще. То, что оставалось от моего рассудка, проснулось лишь в тот миг, когда я увидел ее в башне. Она стояла спиной ко мне, а серый утренний свет пялился в узкую бойницу, подсвечивал ее темный силуэт. Рокот волн и рев ветра за стенами отчего-то казались мне нестерпимо громкими, они оглушали. Наверное, на море зарождался шторм. Аззира, заслышав мои шаги, обернулась. Волосы ее почти полностью поседели, но в первый миг я этого даже не заметил, я был не способен это воспринять.

Глаза ее смотрели не на меня, не на стену и даже не в пространство — они смотрели в никуда, они казались воспаленными, они нездорово блестели на ее бесцветном лице. И она тусклым, безжизненным голосом сказала:

— Шлееп… Ты вернулся. Я ждала тебя.

И она спросила:

— Шлееп, а где моя дочь?

Я молчал.