Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

А потом в песне вновь описывались бесконечные похождения этого морского бродяги. Сомнительна прелесть такой жизни, чтобы петь об этом столь долго, но бывший разбойник Видольд-Ворон, видимо, считал иначе, собираясь допеть до конца. У Элимера, впрочем, не возникло желания этого окончания дожидаться, и он подал знак стражнику. Тот, гремя тяжелой связкой ключей, провернул один из них в скважине замка, отодвинул засов и отошел в сторону, пропуская кхана вперед. Видольд, услыхав громыхание засова, замолчал, а Элимер, помедлив секунду, вошел внутрь и закрыл за собой дверь.

Его глазам предстало зрелище, достойное многократных пересказов в народе, в виде одной из развеселых баек, в коих правители и знать всегда выступали дураками, а подданные оказывались хитрыми да смекалистыми малыми.

Видольд ничуть не походил на раздавленного ожиданием казни пленника. Словно не заключенный находился перед кханом, а господин в своих покоях. Обнаженный по пояс, развалившись на мягкой овчине (и кто посмел дать ее пленному?!), он как раз подносил ко рту тяжелую керамическую бутыль. Куча таких же, уже опустошенных, беспорядочно валялась по всему помещению.

Видольд, шумно отхлебнув, отставил бутыль и без всякой почтительности во взгляде уставился на кхана. Сложил губы в насмешливой гримасе и протянул:

— Пришел объявить о моей казни, Великий Кхан?

— Много чести, — парировал Элимер. — Однако я смотрю, ты ничуть не изменился.

— А должен? — с деланным любопытством Видольд приподнял брови. Язык его по-прежнему заплетался, но глаза смотрели на удивление осознанно.

— А разве тебя не пугает смерть?

— А с чего бы? — хохотнул Видольд. — Боги наградили людей даром многих жизней. Всего делов: закончил одну — начинай следующую.

«Да он издевается надо мной!» — почувствовав подступающую к груди злость, Элимер все же успел взять себя в руки. Не за тем, чтобы спорить, он сюда пришел. И хоть Видольд повел себя дерзко и непочтительно, но — о Ханке! — как приятно было видеть, что он ничуть не изменился.

— Я не о казни пришел сказать, — негромко, как будто бы через силу, вымолвил Элимер. — Не о казни, а об ее отмене. О том, что ты свободен.

— Правда? Ты — и переменил решение! Неслыханно! — мужчина вновь пьяно хохотнул и снова приложился к бутылке.

Элимер почти против воли отвел взгляд в сторону, плотно сжав губы. Он не знал, что делать дальше. Существовало две дороги: первая — самая привычная — впасть в холодный гнев из-за дерзости подданного, вторая — сказать Видольду, что он, кхан, был неправ. И оба варианта казались Элимеру одинаково глупыми. Если гневаться, то значит, вообще не стоило приходить. Сказать, что ошибался — значило признать, будто телохранитель правильно сделал, отпустив Шейру.

— Ты бы хоть поднялся, что ли, — бросил он, — все же перед тобой Великий Кхан.

— Ну, не такой уж и великий, — хохотнул воин.

— Не пытайся дразнить меня. Не затем я здесь, чтобы пререкаться.

— Как можно, Кхан, дразнить тебя? Даже и не думал. Я все услышал и понял. Ты меня освободил. Спасибо тебе. Можешь идти.

Элимер почувствовал, как гнев вновь берет над ним власть, но снова сумел справиться с собой, ведь он понимал, что Видольд специально выводит его из себя. Должно быть, пытается таким образом отомстить за пленение.

— И тебе не любопытно, почему я переменил решение?

— Нет. Я и так знаю.

— И?

— Что «и»? Скучаешь ты по старому доброму Видольду-Ворону, вот и вся причина. Тебе ж, наверное, тошно одно раболепие вокруг видеть. Правда, я думал, ты быстрее придешь. Эх, проклятая самонадеянность! — он хлопнул себя по колену и опять приложился к бутылке.

Элимер молчал, не в силах придумать, как отреагировать на подобную наглость. Видольд, прищурившись, с интересом посматривал на него.

— Я освобождаю тебя, потому… — все же выдавил из себя кхан, но договорить не успел, телохранитель прервал его небрежным взмахом руки.

— Да знаю я, знаю. Нелегко же друзей-то казнить да в застенках держать. А положение обязывает. Ну, сочувствую. Давно уже говорил, это не ты престолом владеешь, а престол — тобой.

— Да с чего ты взял, что ты друг мне?! — воскликнул Элимер. — У меня не может быть друзей, только подданные.

— Ну да, ну да. А чего ж ты тогда здесь стоишь да придумать пытаешься, как одновременно и лицо сохранить, и прощения попросить.

— Да в своем ли ты уме?! — прошипел кхан. — Какое прощение? Это ты должен умолять о нем!

— Если так считаешь, прикажи казнить. Покарай за наглость и неповиновение.

Видольд вдруг легко вскочил на ноги и — удивительно! — ни в глазах, ни в голосе, больше не замечалось и толики пьяного дурмана. Словно мужчина выпил не три бутыли рома, а три кувшина чистой воды.

— Чего ты добиваешься, Видольд?

— Я? Ничего. Это же ты пришел меня освобождать. Ну, освободил. Ну, спасибо еще раз. Чего еще-то?

— А что ты думаешь делать, когда выйдешь отсюда?

— Да Ханке его знает! Ты, Кхан, видать полагал, что освободишь меня, а я так в благодарности и рассыплюсь? Нет уж, раз пришел, говори то, о чем на самом деле мыслишь.

Что содержалось в этой простой фразе, Элимер так и не понял, но стоило ее услышать, как с ним произошло что-то доселе незнакомое. Словно упали все преграды, словно рухнули тысячелетние стены, словно застоялая вода прорвала запруду и побежала, освобождая место чистому и прозрачному потоку.

Словно тело перестало повиноваться — он ударился затылком о стену, до боли сжал руками голову и сполз вниз.

— Я не знаю, — сдавленно заговорил, — мне страшно, Видольд. В меня словно вселился кто-то. И этот кто-то требует новых, и новых, и новых жертв, толкает меня куда-то. Куда — я не знаю. Что осталось от меня? Где я? Кто я? С тех пор как пропала Шейра, в моей жизни не осталось радости. Я оживший мертвец. Я схожу с ума. Я забываю, что было вчера, а иногда из памяти выпадают целые дни и сутки, и я пытаюсь вспомнить, что делал, и не могу. И тогда мне просто становится все равно — все живы, смотрят на меня не более странно, чем всегда, — значит, ничего страшного я не натворил. И с каждым днем меня все больше и больше волнует только один человек — мой проклятый брат. Мой проклятый брат, который исчез! И это волнует меня даже больше, чем исчезновение Шейры и Таариса, понимаешь? Ты представляешь? Я чувствую себя предателем. Во мне какая-то пустота и жажда убивать. И больше ничего. И я не знаю, что мне делать дальше… — он запнулся и тихо добавил. — И да, мне действительно тебя не хватает.

Видольд ни разу не прервал его. Он сел рядом, прислонился к стене и, не издавая ни звука, выжидал, пока кхан не выдохнется. И лишь потом произнес:

— Хорошо.

— Что хорошо?

— Ну, что сказал все это. Не мне — себе самому.