Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

Эти слова обрушились на Элимера подобно стихиям, которые недавно властвовали в мире. От неожиданности он даже отвел меч в сторону. И венец боли разомкнул жестокие объятия, и сила, что до сих пор вела его, отпустила. Но ведь именно на это он и рассчитывал, ведь именно поражение Аданэя должно было избавить его от мук! Но вместо того, чтобы закончить все смертью брата, вместо того, чтобы хотя бы изуродовать его, он выдавил лишь потрясенное:

— Что? Чему ты мог завидовать?

— Твоя мать так любила тебя… А потом твоя бабка. Меня никогда и никто так не любил. Я завидовал.

— Зато отец души в тебя не чаял!

— Не во мне. Во мне он любил только продолжение моей матери. И, наверное, еще свою вину чувствовал…

— Что за ерунда? Какую такую вину? А насчет матери… Разве я не был таким же ее продолжением, как ты?

Аданэй, ошеломленно вскинув брови, уставился на Элимера так, словно тем овладело опасное безумие:

— А не слеп ли ты? — спросил он. — Неужели ты все это время думал, будто мы с тобой сыновья одной матери?

Теперь пришел черед Элимеру удивляться. Хотя, если уж честно, весь этот разговор и так вызывал у него сплошное удивление.

— Вообще-то да, — кивнул он. — У меня даже мысли не возникало, что…

— Что кханне Отерхейна не моя мать? Но это правда.

— И кто же… кто же твоя мать? Где она сейчас?

— Понятия не имею где. Да мне и неинтересно. Она была наложницей, которой захотелось большего, чем просто согревать ложе кханади. Она решила стать благородной госпожой. Вышла замуж, а от меня избавилась. Я для нее был только уродливым ублюдком — так она сказала, когда отдала меня нашему отцу. Вообще-то сначала она хотела меня убить, но отчего-то передумала. На свою голову. И на мою. Лучше бы она сделала это тогда. Это было бы лучше для всех. Мне обо всем нянька рассказала, давно, еще в детстве. Когда я вырос, то отомстил Ильярне — так звали мою мать. Но теперь это все уже неважно…

— Ильярна? — в голове Элимера услужливо всплыла картинка: красивая женщина, которая спрашивала об Аданэе.

— Удивительно, да? Я назвал этим именем свою дочь. Сам не понимаю почему.

— Она спрашивала о тебе. Перед тем, как пыталась меня убить.

— Кто?

— Твоя мать. Эта Ильярна. Как же я сразу не догадался? Я думал, она одна из твоих любовниц.

— Понятно… Не ожидал, — безразлично откликнулся Аданэй.

— Что тебе понятно? — Элимер был далеко не так спокоен, как брат: слишком много удивительных открытий свалилось на его голову: — Если бы она видела в тебе лишь уродливого ублюдка, не рисковала бы жизнью ради того, чтобы узнать о твоей судьбе!

— Ну, к тому моменту она уже перестала видеть во мне ублюдка, тем более уродливого, — ехидно усмехнулся Аданэй, на мгновение напомнив прежнего себя. — Я же говорю, я ей отомстил. Она запомнила.

— Как отомстил?

— Да какая тебе разница?! — разозлился вдруг Аданэй. — Почему я должен удовлетворять твое дурацкое любопытство?! Перед смертью я бы еще мог… Но теперь, когда ты даже убить меня не хочешь — с какой стати?

Элимер промолчал и вложил меч обратно в ножны. Ему действительно не хотелось убивать брата. И даже уродовать. Теперь — нет. Слишком многое стало вдруг понятным, в том числе причины детских ссор, издевательств и насмешек. Он полагал себя обиженным ребенком, но оказалось, его брат чувствовал себя немногим лучше. Да и борьба за престол и власть отпала сама собой. Отерхейн в руинах, Илирин в руинах — за что теперь воевать? Аданэя, похоже, и вовсе не интересовало ни одно из государств. Кажется, его вообще ничто не интересовало.

А тот, тем временем, успокоился и вновь погрузился в апатию. Но когда Элимер уже перестал ждать ответа, Аданэй все-таки ответил:

— Я отомстил ей. Ведь ты меня знаешь и, наверное, догадываешься как. Мне тогда исполнилось семнадцать, но выглядел я старше. Я нашел ее. Я придумал себе имя, устроился в ее дом стражем. Ты должен помнить: в тот период я около полугода почти не появлялся в Инзаре. Мне пришлось сильно постараться, чтобы она влюбилась в меня, но я это сделал. Я заставил ее распродать все имущество — и без того небольшое. Из-за меня ее родные перестали с ней общаться. А потом я сказал ей, кто я такой. И ушел.

— Ты… ты что же, с собственной матерью?

— Какие гадости ты сейчас думаешь в своей голове? — фыркнул Аданэй. — Чтобы покорить женщину, совсем не обязательно тащить ее в постель.

— Ну, с твоей-то внешностью — наверное, — пробормотал Элимер, но Аданэй либо не услышал, либо ему было все равно.

— Я придумал себе некий обет, придумал, что он заканчивается спустя год… она поверила, потому что желала поверить.

Элимер промолчал.

/И было записано Аданэем Проклятым — царем Илиринским — в год 2467 от основания Илирина Великого/.

«Элимер промолчал. А у меня перед глазами пролетела, пронеслась последняя встреча с Ильярной. Стоило рассказать об этом брату, как воспоминания захватили меня. Эта встреча на пороге крохотного домика, на который ей пришлось обменять доставшийся от покойного мужа особняк. Я пришел. А она, раскинув руки, бросилась мне на шею. Но только я грубо отпихнул ее и рассмеялся. Я помню наш диалог:

— Неужели ты полагаешь, я стану жить с тобой в этой хибаре? На что ты надеешься, дура?

Ее губы задрожали, а я продолжил:

— Ты отдала все, что мне было нужно, все свои деньги. Больше ты ничего не можешь мне дать. Я ухожу.

И я развернулся, чтобы уйти, зная, что она в гневе и слезах бросится вдогонку. Так и произошло, она преградила мне путь. Она закричала:

— Я вытащила тебя из грязи, ты был обычным слугой! Я найду способ, я отправлю тебя обратно в грязь!

А потом — противоречие:

— Не уходи, пожалуйста, не уходи! Я люблю тебя! Я еще многое смогу тебе дать — свою нежность, свою ласку…

— Так же, как дала мне все это семнадцать лет назад? Ты, подлая потаскуха!

Но она не поняла намека, возможно, просто не обратила внимания. Зато оскорбление услышала.

— Не смей, несчастный!

Она попыталась отвесить мне пощечину. Но я снова отпихнул ее:

— Это ты не смей! Кто ты такая, чтобы поднимать руку на кханади?! Наследника династии?! На Аданэя Кханейри?! Ты — моя подданная!

Вот тут до нее наконец дошло. Она медленно, покачиваясь, сползла на землю, готовясь упасть в обморок. К счастью, этого не произошло: обморок испортил бы мне добрую половину удовольствия от мести.

— Что, теперь я не такой уродливый ублюдок, каким был семнадцать лет назад? Может, ты даже позволишь называть себя мамочкой?

Она только смотрела на меня и рыдала. Сейчас мне этого уже не понять, но тогда я ощутил злобную радость.

Она только пробормотала: „Аданэй… подожди… прости“.