Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

Но я ушел. Я ушел и обернулся лишь для того, чтобы, смеясь, прокричать: „Если у меня вдруг родится дочь, назову ее твоим именем. Радуйся хотя бы этому! И не смей искать со мной встречи, иначе прикажу тебя казнить!“

Она что-то голосила мне вслед, но я уже не слушал. Месть свершилась.

А сейчас вспоминаю все это и думаю: как жестоки мы в своей юности! Как жестока была она в свои шестнадцать лет, когда отреклась от меня, когда хотела меня убить. И каким жестоким оказался я сам. Не за это ли жизнь так со мной обошлась, подсунув зеленоглазую ведьму, которая и по сей день продолжает меня мучить? Продолжает мучить даже после своей смерти».

— И что ты думаешь делать дальше? — Элимер все же прервал молчание.

— Я надеялся, что умру сегодня. А теперь даже не знаю, что делать. Влачить жалкое существование, а потом сдохнуть в какой-нибудь канаве? Не знаю… Жить — больно, умирать — страшно. А ты?

— Мне нужно найти Шейру. Восстановить Отерхейн.

— Твоя дикарка пропала?

— Я едва не оказался на твоем месте. Едва не убил ее. В бреду принял за тебя. Она испугалась и сбежала.

— Ужасно… — безучастным голосом откликнулся Аданэй.

— Я тогда будто обезумел.

— А теперь нет?

Элимер помолчал, прислушиваясь к себе, и ответил:

— Вроде нет, — и неожиданно добавил: — Знаешь, когда-то я постоянно мечтал об одном: как ты умоляешь меня о смерти, а я смеюсь.

— Твоя мечта сбылась.

— Только отчего-то мне не смешно, — горько усмехнулся Элимер. — Если бы мне кто-нибудь сказал, что однажды мы с тобой заговорим без криков, оскорблений и угроз, я бы не поверил.

— Да. Я тоже, — слабо улыбнулся Аданэй. — Шаазар это не понравится.

— Шаазар?! Что это? Тебе знакомо это слово?

— Да, — осторожно протянул Аданэй. — Я смотрю, тебе тоже?

— Не знаю. Тогда, у Антурина, когда я выздоровел, хотя ту рану все считали смертельной, это слово не давало мне покоя, так и вертелось в голове. Шаазар.

— Это имя.

— Чье?

— Одной могущественной и бессмертной суки. Должно быть, это она помогла тебе выжить. Но можешь ее не благодарить, безумная стерва сделала это для себя. Так же, как помогла мне сокрушить стену Антурина.

— Зачем ей это?

— Вбила себе в голову, что если один из нас убьет другого, то мир рухнет. Бред какой-то.

— То же самое говорил мне Тардин, — прошептал Элимер, — а я ему не поверил.

— А… Ну, тогда не знаю, может и не совсем бред, — вяло пробормотал Аданэй, снова потеряв к беседе интерес и погрузившись в какое-то оцепенение.

— И ты так просто сдаешься? — спросил Элимер.

— Что?.. — он словно не расслышал.

— Ты сдаешься? Даже не попытаешься найти сил для жизни?

— Их нет, этих сил. Совсем. Искать негде… Я не сдаюсь, я уже сдался. Но тебе не понять, ты всегда был сильнее, — и снова умолк и замер, уставившись в опустевшую кружку.

У Элимера внутри происходила страшная борьба. Вот сидел перед ним враг, которого он так долго мечтал уничтожить. Но враг уничтожен и без его вмешательства. Так может, жизнь все-таки справедлива? Она сама все расставила по местам. Можно ликовать, праздновать победу. Только вот ликовать не хотелось, потому что сидел перед ним брат: измученный, раздавленный, сломленный, желающий лишь смерти. Совсем не похожий на того Аданэя, который пленял всех вокруг обаянием — какая-то блеклая тень себя прежнего.

И пришла мысль, что все эти годы, лелея и бережно взращивая детские обиды, он ни разу даже не задумался, через что пришлось пройти Аданэю после их поединка. Он, Элимер, стал кханом, а что пережил его брат? Истекал кровью на грязной дороге, чудом выжил, на долгие годы попал в рабство. К собственным подданным! Потом уже — к илиринцам. И ему приходилось всем кланяться, называть господами. Через какую же бездну унижений прошел законный наследник престола — заносчивый кханади, — прежде чем стать илиринским царем? Ведь наверняка были и плети, и пощечины, и оскорбления и много того, чего Элимеру даже в страшном сне не могло привидеться. И когда Аданэй все это пережил — и не сломался! — после всех этих мучений он получил лишь еще более страшные муки. Что по сравнению со всем этим его собственные, Элимера, застарелые обиды? Ничто, пыль!

Совершенно непрошено возникло воспоминание, давно затерянное в глубинах памяти, а сейчас всплывшее на поверхность: вот мать присела перед ним, маленьким Элимером, что-то проворковала и нежно прижала к себе. А вот Аданэй — улыбчивый ребенок со светлым пушком на голове — подбежал к ней с криком «Мама!». И тут же замер, отстраненный ее рукой и словами: «Мальчик, уйди. Ступай к няньке. Или поиграй где-нибудь».

Удивительно, Элимер и не подозревал, что этот случай сохранился в его памяти. И словно мир перевернулся — горести детства и юности вдруг показались нелепыми. Осторожно, пугливо, с оглядкой, подкралась молчаливая жалость — к поверженному врагу, к изничтоженному брату.

Сам того не ожидая, он протянул руку и потрепал Аданэя за плечо, словно подбадривая. Тот вздрогнул. Элимер поднялся со скамьи и промолвил:

— Желаю тебе выжить, брат. Прощай.

Больной взгляд и тихий голос:

— Прощай, Элимер.

Великая Шаазар злилась. Ведь в тот самый миг, когда жена Аданэя убила свою дочь, бессмертная потеряла шанс уйти вместе с миром. Шаазар даже больше, чем просто злилась. Ей овладела ярость — та слепая, безудержная, беспощадная, которая пробудила в душе инстинкты, заложенные ее создателем. Древняя понимала, что просто так свое бешенство она не уймет, оно было неподвластно даже ей самой. Только кровь, только смерть — чужая кровь и смерть, — сумеют успокоить безумие. Разнести случайную деревню? Убить всех жителей за то, что они могут получить вожделенный дар гибели, недоступный ей, Великой? Или…

Красные пески пустыни Зейтихар вскипели, подобно лаве, кровавой тучей поднялись в воздух, ненадолго зависли в небе и медленно опустились. Посреди оседающего облака проявилась запорошенная песчинками фигура. Калкэ не удалось разглядеть ее, да этого и не требовалось. Он понял, что за существо к нему явилось, и едва не задохнулся от потока изначальной, истинной силы, которая могла, казалось, испепелить саму пустыню, сам огонь и даже само солнце. Покачиваясь, он сделал шаг. Он все же смог его сделать, в то время как черные люди с платиновыми волосами — его служители — лежали оглушенные, засыпанные песком.

— Древний… — прошептал Калкэ.

— Древняя, — ответило существо и приблизилось к магу, так что он наконец смог ее рассмотреть, эту женщину с серебряными волосами, отливающими красным из-за увязших в них крупинок песка. Прекрасная, могущественная, опасная! Он почувствовал почти непреодолимое желание пасть на колени и молить ее о пощаде. Однако Калкэ умел сдерживать свои порывы.