Эрнест Зариньш - Заговор пушистых хвостов

И действительно, там, вверху, прямо под самым потолком висела огромная пуговица из серебряной эмали.

Я привык тут уже ко всяким необычностям, в Ехо каждый второй, а то и каждый первый является необычной, неповторимой личностью. Но такой гипертрофированный фетишизм я, пожалуй, встречал впервые.

— Я хотел узнать у вас одну примечательную подробность, когда вы доставали свою замечательную реликвию, за вами никто не наблюдал?

Парикмахер поправил свой темно-фиолетовый бант, который закрывал у него примерно половину шеи, и насколько это возможно, серьезно, заявил:

— Вы себе абсолютно не представляете ситуацию. Мы сейчас можем подняться на третий этаж, где у меня находится сейф и мы посмотрим, насколько это все реально.

Я могу себе ещё представить, что кто-то умудрился приделать себе крылья, и подняться в небеса, для того, чтобы в течении множества часов, не боясь быть увиденным случайными зеваками, кружить около моего окна, подглядывая, и что ещё невероятнее, подслушивая.

— Да только одна небольшая деталь, — произнес он высокопарным тоном, — дело в том, что окно на третьем этаже завешано плотной занавеской, которая не только заслоняет обзор случайному зеваке, но и, более того, не пропускает ни малейшего звука. Я специально, после этого злополучного происшествия с пуговицей, проверил, послав своего слугу подежурить за занавеской, пока я, на удалении, равном удалению от сейфа, цитировал стихи великого поэта Андэ Пу… Это просто какая-то компиляции мудрости великих Магистров!

Я прыснул от смеха, и чуть было не повалился на пол при этих словах. Теперь я убедился, что популярность стихотворца не всегда зависит от уровня его таланта. И, что есть по крайней мере один почитатель «гениального и неповторимого» Андэ, помимо его самого.

— Я понимаю, вы видимо тоже читали этого гения пера… — нисколько не смутившись заявил Урдон, — вы тоже любите его поэзию?

— Просто обожаю, — поддержал его я, пытаясь удержаться от истерики, — ну, и как результат опыта?

— Как я и подозревал, слуга услышал лишь нечленораздельное бормотание, похожее на бред…

— Не мудрено, -поддержал его я, едва снова не сбившись на смех.

— Да, безусловно, услышать что-либо из сказанного мной, да ещё и сквозь стекло окна было просто непосильной задачей, даже для самого искусного слухача, кивнул Хобот и, раздувая свои огромные ноздри, развел руками, -просто представить себе не могу, как им это себе удалось.

— Почему им? — пришло время удивляться уже мне.

— Да потому, что им пришлось бы провести целую спецоперацию, взломать дверь, не повредив замка, следить за тем, чтобы никто их не заметил… В одиночку такое провернуть просто невозможно.

Я, между прочим, и сам склонялся именно к такому мнению насчет этой кражи, поэтому не стал спорить с Хоботом, а просто согласно кивнул.

— Как бы то ни было, нам важно узнать каждую деталь, которая касается тех дней, когда вы обнаружили пропажу. Скажите, вы никому не рассказывали про ваше наследство, доставшееся от тетушки Забзнои?

— Абсолютно никому, знали лишь те, кто знал про пуговицу заранее… Ну, это, по-моему, несколько человек.

— Ну а кто конкретно?

Урдон недоуменно развел руки.

— Естественно, об этом знала моя мать. Потом… По-моему я рассказывал про пуговицу одному купцу, который приходил ко мне стричься, знаете… Он наклонился к моему уху, а я не стал отстраняться- он пообещал мне табак из дальних стран, а это одно из самых больших моих развлечений. Люблю вкусный табак!

У меня на стенке, -похвастался он, -собралось уже несколько дюжин трубок! И мне все мало… Но, насколько я знаю, эта моя маленькая слабость не входит в число особо постыдных в Ехо?

— Конечно же нет ,подтвердил я, — я и сам иногда балуюсь подобным, ну, конечно же, если табак сносный находится.

— Вот именно. Ну а второй моей страстью, насколько вы знаете, является стрижка, — с довольным видом Урдон начал уже себя расхваливать, отчего мне, если честно, хотелось провалиться на месте, настолько я не люблю такое напыщенное пижонство. Хобот напомнил мне худшие времена эстетских увлечений Мелифаро модными тенденциями.

— Большинство моих клиентов приходят ко мне, чтобы снова ощутить тот незабываемый букет эмоций, который возникает у них, лишь только они касаются ладонями моего кресла, лишь только мой черепаховый гребешок касается их локонов.

И вот тут уж я не выдержал.

— Я понимаю, что это может быть воспринято, как неправомерное использование мной своих должностных полномочий, может быть и не время, но я попрошу вас продемонстрировать мне свое необычное искуство.

Да, я решил пожертвовать часом своего времени, чтобы уже со знанием дела разоблачать этого напыщенного прохиндея. При мне никто не может безнаказанно так лелеять свое я, и при этом нагло и бесцеремонно улыбаться мне своей, растянутой, буквально до уголков ушей, улыбкой. Ну, и, в конце концов, мне ещё на той неделе Джуффин намекал, что, мол, пора бы уже пойти подстричься.

На мое удивление, Урдон ничуть не смутился, а провел меня в небольшое помещение в глубине большой комнаты, за мойкой, которое было завешано огромными, натянутыми на алюминиевые штанги зелеными покрывалами.

Помещение это чем то напоминало приемную в госпитальном доме, однако вид обычных парикмахерских инструментов, флакончика духов с резиновой помпой, успокоило и придало мне решительности. Я шагнул вперед, и мое тело утонуло в холодке кожанного сиденья. Я покрепче обхватил металлические эмалированные ручки, как в детстве, когда я приходил к зубному врачу или парикмахеру, в ожидании долгих, но необходимых манипуляций, через несколько секунд появился Хобот сопя своим огромным раздувшимся от напряжения носом, в руках он держал тонкие, длинные, как будто-бы украденные из музея изящных искуств, ножницы.

Он несколько раз щелкнул длинными наточенными лезвиями и прикоснулся к моим волосам.

Пока он колдовал над моей челкой, его светлые волосы танцевали перед моей головой, напоминая облачных барашков, которые проплывали далеко в небе.

И тут он стал издавать какие-то звуки, продолжая суетится около кресла. Эти звуки напоминали мне какую-то старую мелодию, которую я почти забыл еще во времена моего безрассудного детства. Мелодию, которую напевала бабушка, около моей колыбели. Руки Урдона, казалось, увеличиваются, пальцы становятся длинными, расплываются. По телу пробегают теплые волны, перемежаясь с какими то электрическими импульсами.

Я не заметил, как взгляд мой покрылся поволокой, веки сами собой закрылись, и я неожиданно оказался в царстве снов.

Пришел в себя я лишь тогда, когда Урдон обильно начал спрыскивать мою голову каким-то одеколоном мускусного вкуса, таких я раньше у нас не встречал.