Анна Степанова - День середины лета [СИ]

В тот вечер спать они легли по разные стороны костра. Но девушка опять стонала ночью от кошмаров. И Огнезор с тяжелым вздохом — и какой-то болезненной внутренней радостью — передвинулся поближе, чтобы обнять, укрыть своим одеялом…

Забыть обо всем — хотя бы до рассвета.

Дюжина дней пути обернулась в итоге почти двумя. В крохотном поселении у излучины реки оставили они лошадей — Огнезор не решился идти большой дорогой, а тропинки дальше убегали в болота. Обширные, поросшие жиденьким леском, сочно-зеленые от мягкой густой травки молодого, еще не жаркого, лета — и оттого гибельные вдвойне. Заглядишься на веселые листочки с куртинами разноцветных ранних ягод — и угодишь в бочаг по самую макушку…

Как миновать безопасно топи, Гильдмастер знал — тайком подсмотрел в голове у местного охотника. А вот преследователям, коль такие еще оставались, придется совсем несладко!..

Непросохшие звериные тропки петляли среди колючих лоз и мшистых древесных стволов столь причудливо, что приходилось все время быть начеку. Безопасные каменистые проплешины сменялись ненадежными ложбинками, на дне которых плескалась вода, а налитые соком болотные травы стояли с человеком вровень. Песчаные пригорки, укрытые смолистыми, мягко скрипящими на ветру соснами, усыпанные шишками и сухой хвоей, обрывались вдруг над торфяной равниной — буро-зеленой от прошлогодней травы и вереска, широкой, до самого горизонта… Здесь Огнезор шел, припадая к земле, беспрестанно озираясь. По-звериному тревожась, что нет места укрыться от скорой и, казалось, неминуемой погони.

Словно в старые времена, они со Снежинкой бежали! Судьба — самая изощренная и жестокая из Богинь, — будто издеваясь, вела по кругу.

Ох, лишь бы не к тому же концу!.. Только бы не так, как когда-то!..

Гильдмастер столь часто повторял эти слова, что они стали для него почти молитвой.

И так увлекся он, переживая о беде возможной, что чуть опять не упустил беду настоящую.

Темные круги на ладони появились на пятый день после схватки с одержимым — едва различимые, тускло-серые пятнышки, почти незаметные из-за дорожной пыли, сажи костра да укусов настырного гнуса, от которого в болотах ни вшитая в одежду травка, ни хитрые Илл'ыны мази до конца не спасали. Мужчина бы и внимания не обратил, не расцвети они кожу россыпью точно поверх давно затянувшейся раны от отравленного клинка. Раны, обильно искупавшейся в зараженной крови убитого Пса…

Выходит, не спасла его шкура темного мастера! И все искусство гильдийных мастеров Боли, столь тщательно когда-то на части его тело разбиравших, не помогло против чужеземной заразы…

Молчать о таком было опасно и глупо. Огнезор лишь дал себе немного времени собраться с мыслями — пока рубил на лежаки прошлогоднюю камышовую поросль да таскал в золотых предзакатных сумерках ломкие бурые охапки к месту их сегодняшнего привала.

Но вот одеяла уже привычно раскатаны поверх сухого, пахнущего тиной вороха; небо потемнело, налившись синевой и багрянцем; костер трещит, плюется, пожирая сырой ивняк, а Илл'а с Иланом тихонько ворчат друг на друга, деля нехитрые походные дела на вечер — и тянуть дольше кажется просто трусостью.

Улучив минутку, Гильдмастер потихоньку отозвал Илл'у в сторону.

— Догадываешься, что это? — развернул к уходящему солнцу руку.

Серые пятна девушка различила даже в тускнеющем закатном свете. Вечерняя расслабленность и довольство слетели с нее, как и не было…

Однако причитать да охать Илл'а тоже не спешила — все же жрица, хоть и юная совсем… Закусив губу, внимательно рассматривала мужскую ладонь, аккуратно и нежно проводя тонким, исцарапанным жесткими стеблями, пальчиком по коже — вызывая дрожь и панику, весьма далекую от страха перед неведомой и ужасной болезнью… А затем, напрочь позабыв о зябких, быстро наступающих сумерках, о зудящем вокруг комарье и обступившем со всех сторон болоте — да даже об Илане, застывшем на своем лежаке ошарашенным истуканом с изумленно выпученными глазами, — взялась несчастного больного изучать с истинно храмовой дотошностью, осматривая и ощупывая, от лунок ногтей до белков глаз. Стащила куртку и потянула рубашку, немедленно принуждая раздеться. Да все это так деловито, столь решительно! Без тени положенного девице смущения, без капли хоть какого-то интереса, отличного от сугубо лекарского!

Лишь с нехорошим огоньком в глазах. Слишком знакомым, холодным и хищным… Как у мастера Милы в ее гильдийных подвалах, полных стонов и криков зачастую живых еще жертв…

Может, от этого жуткого сходства — но скорей уж от нынешнего Илл'ыного безразличия, Гильдмастера крепко взяла досада. Сам-то он, увы, хладнокровия сохранял лишь видимость. Цепкий чужой взгляд в знакомых глазах пугал не на шутку — но настойчивые прикосновения девичьих ладоней тело жгли каленым железом, будоражили душу шальными, дикими мыслями…

Руки сами потянулись навстречу, к тонкой талии, опять скрытой проклятым храмовым балахоном. Пальцы вцепились в грубые складки ткани — и отпустили, напоровшись на жесткое, шуршащее и твердое вместо мягкой женской плоти…

Мешочки с травами, сверточки да склянки — и боги знают, что еще за дребедень, тщательно рассованная по дюжине потайных кармашков!

И как же Огнезору сейчас хотелось вытряхнуть девушку из этого аптекарского мешка!..

Хвала богам, лекарка не заметила…

Слишком увлечена была другим…

Не обнаружив еще хоть каких-нибудь видимых следов чужеземной болезни, кроме злосчастных пятен, она уже вовсю призывала на помощь свой дар — дабы болезненно и долго перетряхивать жертве внутренности, с отнюдь не храмовой безжалостностью исследуя каждую клеточку. Теперь уж Огнезору приходилось стискивать зубы от ощущений, далеких от удовольствия. Однако он терпел, стараясь лишний раз не дергаться…

Мало ли…

— Можешь одеваться, — наконец, с видимым разочарованием вздохнула Илл'а, сунув в руки мужчине рубашку и даже на него не взглянув.

— Ты же не везде… осмотрела… — всерьез задетый, не сдержался он от кривой, чуть ядовитой усмешки. — Вдруг что-то да пропустила?..

И вот теперь-то эта… воспитанница Паучихи вспыхнула! Но вовсе не от девичьего смущения — от жаркой, оскорбленной злости! Исцарапанные руки сжались в кулаки, хмуро сдвинулись выгоревшие на солнце брови, гневно стиснулись розовые, чуть обветренные губы.

— Я узнала о твоем теле достаточно! — отрезала она сухо, тщательно пряча за этой сухостью обиду. — Даже больше, чем нужно… Сомневаешься в "недоучке, стащившей лицензию"? А если скажу, что ты — измененный? Обряд, правда, мне незнаком, послушниц такому в нашем Храме не учат… Но это объясняет твое странное равнодушие к физической боли. Ты вообще ее чувствуешь?..