Петр Ингвин - Зимопись. Книга вторая. Как я был волком [СИ]

— Это не шифр, — решил объясниться я. — Это другое написание.

— Другое написание и есть шифр. То, что недоступно большинству.

— Можно присесть?

Стоять надоело. Если вождь сидит, мне тоже не мешает.

— Садись.

Фрист с удивлением проследил, как я запрыгнул задом на подоконник. Что-то мучило его, и он решился:

— Тебе что-то говорит слово «негр»?

— Да.

Фрист позеленел, в глазах пронесся шторм отчаяния, грозя выплеснуться наружу. Но останавливаться поздно.

— Что это? Начало заклятья?

Дались ему эти заклятья. Взрослый человек, а верит в сказки.

— Название людей с черной кожей.

Стоп. Раз он спрашивает, значит, знает слово. Или слышал.

— К вам приходили негры?! Ровзы-негры? Или кто-то, кто их знает?

Фрист задумчиво кусал губу:

— С черной кожей, говоришь? Как наши левые?

— Не крашеные. Настоящие черные. От подошв до макушки.

— Бесы. Из самого центра ада. Все ясно.

— Совсем нет, — запротестовал я. — Обычные люди, но с другим цветом кожи. Ну, племя такое.

— Они тоже верят в богиню?

— Во что только ни верят.

— И много их там, за горой?

Я прикусил язык. Фрист заметил заминку.

— Говоришь, обычные люди? — Усмешка перекосила его лицо. — Как ты, например?

— Где вы слышали слово негр?

— Не слышал.

— Тогда откуда?

— Прочитал.

— А можно мне…

Фрист перебил:

— Может, заодно показать письмена с секретом вечной жизни?

Я ответил встречной колкостью:

— Зачем они вам, вы и так Вечный.

— Лучше перестраховаться.

— Мне ваши секреты как рыбе… одежда. — Успел заменить слово «зонтик». — Хочу понять, откуда здесь известно про негров.

— Напиши слово «негр», — попросил Фрист.

Его глаза внимательно следили, как моя рука выводит в воздухе букву за буквой.

— Именно так? — уточнил он.

— Как же еще?

Вдруг снизошло озарение. Вспомнился разговор об алфавитах.

— Третья буква случайно не перевернута?

Мой вопрос просто убил Фриста. Упавшим голосом постаревший в два раза правитель выдавил:

— Это что-то значит?

— Где вы видели такую надпись? Тот, кто писал, еще жив?

— К счастью, успели зарубить до того, как сложил из камней на скале остальные буквы.

— Когда это было?!

— Давно. Я был молод, даже юн. С тех пор мучаюсь над этой загадкой. Решил, что он от неграмотности. Значит, перевернутые буквы имеют дополнительный смысл? Что он сообщал таким, как ты?

— Он просил помощи.

— Всего лишь перевернув одну букву?!

— На другом языке. В другом алфавите. Шифре, как вы говорите.

— Ты знаешь весь шифр? Можешь научить ему?

— Только буквы и некоторые слова из них. Научить могу.

— Договорились, — быстро выговорил Фрист.

Мой лоб собрался горизонтальными извилинами, вопреки всему прямыми и параллельными.

— Даже не спросите, что попрошу взамен?

— Договоримся, — отрезал он.

Судя по произошедшей работе мозга, выданной затуманенным взором и паузой, Фрист что-то решил для себя. Вслух вылетело лишь резюме:

— Отныне остаешься во дворце.

— Почему и в качестве кого?

— За пределами опасно. Ровзов не любят. С тобой может произойти несчастный случай: неприятности с долинниками, камень с горы или с неба, подломившееся дерево. В открывшихся обстоятельствах мне нельзя полагаться на случай.

— Типа, во дворце случайностей не бывает? Стены не рушатся, потолки не падают, полы не проваливаются?

— За поколения — никогда.

— И яд в еде не попадался — хоть иногда, за многие поколения? И из окон дворца никто не вываливался? И в спину стрела не прилетала?

Не ответив, Фрист сделал знак охранителям. Меня привычно повели двое. Сначала по известным местам, затем свернули в новые. Переходы и помещения уже сливались в глазах, когда донеслось рычание: знакомое, человолчье. Смесь злого и испуганного. Рычание агрессии и рычание боли. Оно исходило из последнего помещения в этом тоннеле. Вход охранял один страж. При нашем приближении как ошпаренный изнутри выскочил еще один краснорожик, вставая навытяжку рядом с первым, словно здесь и стоял. Выдавала только бурно вздымавшаяся грудь и топорщившийся красный лоскут. Охранители, следовавшие за мной, сделали вид, что все нормально. Понятно, рука руку моет. Сопровождал бы меня хранитель или сам Фрист, самовольный уход с поста вышел бы часовому большим боком. В мирное время за такое сажают в тюрьму, в военное — на кол.

Рычание смолкло. Меня водворили в тупиковую комнату с верхними световыми отверстиями, похожую на недавнюю. И перина, с трех сторон ограниченная стенкой, такая же. Только занята. Рядком, ногами ко мне, на ней возлежали самки, не вернувшиеся в яму после суда над Шантеем. Все четыре смотрели на меня волками, но выражение глаз быстро менялось.

Охранители остались в коридоре, создав видимость уединения. Мадонна шумно втянула ноздрями, замерев на секунду и оценивая принесенную информацию, затем успокоено отвернулась к стенке. Анджелина прижалась к противоположной, застыв в тревожном ожидании. Мерилин безмятежно раскинулась между ней и Безымянной. Смежила веки: спит, видите ли. Просит не мешать. Лишь Безымянная приподнялась на локтях, ее глаза глядели в мои не отрываясь. В них — пережитая боль и испуг: что несет мое появление?

— Ррр, — сказал я им, чтоб не волновались. Свой. Ничем не угрожаю. Даже наоборот.

Что наделал! А если Фрист наблюдает?

А ведь наблюдает, хрыч поганый. В одном окошке свет приглушен. Мой палец не удержался, чтоб не вскинуться в оскорбительном жесте. В лице что-то настолько изменилось, что Безымянная отшатнулась плечами к стенке за головой, подобрав ноги к груди и спрятавшись за поднятыми коленками. Мерилин лениво приоткрыла один глаз: «Я что-то пропустила?» Увидев по-прежнему только меня, стоящего столбом, отвернулась к Анджелине. На меня уставилась ее огромная белая луна с кратерами.

Мозг превратился в разворошенный муравейник, первозданный инстинкт послал по коже тысячи многоногих телец, щекочущих невидимыми усиками и забирающих остатки разумности. Вот же, черт. Никогда не видел в самках человолков женщин. Ну, старался не видеть. Иногда очень старательно старался. И получалось. Не потому, что звери, это неправда. Они люди, просто воспитанные по-другому.

Безымянная беспокойно отпрянула еще дальше, лопатки прижались к стене всей поверхностью, глаза сверкали нараставшей ненавистью вперемежку со страхом.

Фрист наверняка ждал от меня зрелищ. Красавицы-самки, имевшие постоянную пару, — покоя. Самому мне вполне понималось, что пора спать и, раз определили к «своим», нужно просто найти себе местечко, как в пещере. Но в пещере все строго, каждый знал свое место. Места завоевывались — самками среди самок, самцами среди самцов. В такую ситуацию, как сейчас, я попал впервые.