Петр Ингвин - Зимопись. Книга вторая. Как я был волком [СИ]

— Не понимаешь. Но могу сделать согласно твоему желанию. Не трудно. И хранители не будут возражать. Только один момент: став человеком, уже не сможешь вернуться. Ни ты, ни твоя самка.

Как свежим раствором — из бетономешалки. На дурную голову. Чтоб остыла.

— Объявлять о церемонии? — хитро ухмыльнулся старик.

— Не надо.

Организм ощутил себя лопнувшим пляжным мячиком. Будто иголочкой сбоку — бздынь! И — рваная тряпочка на месте чванливого шара.

— Еще какие-то просьбы?

— Отведите меня в яму.

— Невозможно. Я уже объяснял, почему. И неужели ты не хочешь вернуться в приятное общество красивых дам?

Вместо ответа я потребовал:

— Не можете отправить в яму — предоставьте отдельную комнату.

— Дворец не проходной двор. Гостевые комнаты на крайние случаи имеются, но от одной ты уже отказался. Впрочем…

Охранители понимали его по лицу. Скорее всего, существовали тайные знаки — мимикой, пальцами, наклонами головы или еще как-то. Двое красномордых вышли из коридоров, пристраиваясь за мной. Еще дальше за ними послышались шаги. Служанки вывели из коридора «омытых»: блестящих от воды, с распущенными мокрыми волосами. Без грима девушки казались совсем малышками. Наивные личики благоговейно взирали на Фриста. Снова заметили меня. Знакомая реакция: ладони потянулись прикрыться.

— Гав! — сказал я.

Опешившие девчонки застыли на миг и облегченно выдохнули. Руки вернулись на место.

Уголки старческих глаз собрались плутовскими морщинками:

— Неплохо пошутил. Умненький мальчик.

Мах головой в сторону дальнего коридора был приказом охранителям. Меня подтолкнули и вывели. Девчонки остались.

Место, куда вели, оказалось знакомым. Очередное раздвоение коридора заканчивалось тупичком с периной, в который старый развратник помещал нас с Томой, желая насладиться интимной жизнью зверушек. Про себя я обозвал помещение комнатой-сценой.

Комната тоже была занята. Испуганное лицо вскинулось, тело сжалось пружиной, а срывающийся голосок выпискнул:

— Кто это?! Почему?!

Охранители молча втолкнули меня и удалились.

— Привет, — сказал я, присаживаясь на край перины.

К стене жалась Люрана — девушка из прошлой партии соискательниц, без грима и с одной широкой тряпочкой-полотенцем вместо одежды, которым безуспешно пыталась закрыться полностью, с ног до головы. Когда узнала меня, попытки прекратились, большие ресницы изумленно хлопнули:

— Ты говорящий ровз?

С этой секунды она нисколечки меня не стеснялась. Ровз. Животное. Говорящий попугайчик. Спокойный и занимательный. Начнет озорничать — можно кликнуть стражу и поотрывать перышки. В общем, ровзик — приятная компания для скучающей девочки.

Окошки-бойницы темны. Плохое время для подглядывания. Даже я, находясь на расстоянии двух вытянутых рук, не мог похвастаться, что что-то вижу. Ночь вступила в права. Кхм. Если есть права, то должны иметься обязанности, иначе получится сплошная демократия, как ее некоторые понимают.

Что только не лезет в голову. Выкинуть к чертям волчачьим. О себе думать нужно, как не нарваться на неприятности, как выжить, как нарваться и выжить. Внимание, вопрос: почему, когда думать надо, думать не получается?

Расположившись у стенки, я на всякий случай прикрылся ладонью. Для соседки животное, но для себя-то человек.

— Почему ты здесь? — проявил я интерес.

— Жду.

— Скоро должны забрать? Сегодня?

— Не знаю. Вряд ли сегодня. Теперь ждать свободного дня.

— Дня? — повторил я.

— Ну, ночи, — нехотя поправилась Люрана.

Прикрыв тряпочкой всю середину, она раскинулась на своей половине, устремив лицо вверх.

— А Верана? Вы же были вдвоем.

— Веда, — поправила девочка. — Ее не выворачивало так, что пришлось отменять дальнейшую церемонию.

— Разве отменили?

— Для меня.

В голове разложилось по полочкам: Люрану развезло от «святого» напитка, Фрист решил обойтись без нее. Теперь девчонка зависла в режиме ожидания, потому что образовалась очередь из жаждущих взрослости. Ныне «свято место» заняли Тирана и Герана.

Тьфу, что за имена.

— Как тебя называла мама?

— Люсей.

— Люся, не сочти за наглость, разъясни глупому ровзу: между омовениями после окрашивания и утренним… что-то происходит?

— А ты не догадываешься?

Догадываюсь. Потому и спрашиваю, надеясь, что ошибаюсь.

— Фрист? — осторожно вытолкнул я. Мои щеки полыхнули.

— Вечный и Многоликий.

Я резко сменил тему:

— Почему меняют имена?

— Имя остается, меняется описание возможности. Когда вернусь, меня будут звать Люда.

В голове все перевернулось и пошло кругом. Но в одном месте забрезжил рассвет:

— Хочешь сказать, что твое прежнее имя в конце имеет «о»?!

В русском языке безударные «о» теперь обычно акаются. «Конечно» вообще звучит «канешна», и ничего, всем понятно.

— Почему это? — вскинулась она удивленно. — Не только у меня. У всех девочек.

На моей Земле тоже делили женский пол на мадмуазелей и мадам, синьорин и синьор, и прочих фрау-фрекенов. А мужик, он в любом возрасте в любой точке мира — мужик. Месье. Херр. Сэр. Сударь. Товарищ. Господин. Патриархат в действии. Рассказать бы им о нравах в недалеком загорье.

— Почему вы хотите стать равными? — Я оглядел прячущийся под укрывашкой тщедушный силуэтик. Припухлые прыщики грудей едва приподнимали над собой полотенце. Бедра казались тоньше моих бицепсов. Выпирающие кости таза лишь подчеркивали его узость. Мне вспомнилось это тело под мерзко липнущими, облизывающими, жмакающими ладонями старца. — Даже по-другому спрошу: зачем торопитесь стать равными?

— Это настоящая жизнь. Сколько можно бегать с малышней, если все подруги уже взрослые, а некоторые даже с детьми?

— С детьми?! Сколько тебе лет?

— Я взрослая.

— Не умеешь считать? — Я ударил себя по лбу. Ведь слышал же разговоры. — Покажи на пальцах.

— Мне намного больше, чем пальцев на руках!

— Насколько?

— Не знаю, но я взрослая, — повторила она как мантру.

Затем резко повернулась на бок и, сжавшись в комочек, умолкла. Осталось впечатление, что или соврала, или чего-то недоговаривает.

— Хочешь ребенка? — прямо спросил я.

Щуплое тельце шарахнулось к дальней стене, чуть не вмявшись в нее:

— Сейчас позову стражу!

— Дура. Ударение было на «ребенка», а не на «хочешь». Пытаюсь понять, что заставляет тебя делать необратимый шаг.

— Дети — благо для племени, его будущее.

И посмотрела на меня как на конченного идиёта.

— Спасибо, в мировом масштабе объяснила. Хочу услышать, жаждешь ли ты сама рожать в дикой боли, затем возиться с маленьким созданием, из всех средств коммуникации знающим лишь плач. Точнее, ор. Круглосуточный. Мечтаешь ли чувствовать себя едой, не спать ночами, убирать каки, внимательно разглядывая их, следя, не заболел ли родной человечек…