Петр Ингвин - Зимопись. Книга вторая. Как я был волком [СИ]

Темнело. Или перекрыли второе окошко. Но по времени скорее темнело. Как можно равнодушнее я влез на перину, втиснувшись между спиной Мерилин и нервно дернувшимися ногами Безымянной. Чтоб поместиться, пришлось немного раздвинуть соседок.

— Грр! — злобно рыкнула Безымянная, сжавшись в комок.

Дремотно-теплое тело Мерилин спокойно подвинулось.

Стараясь вообще не задевать взбудораженную Безымянную, я стал отворачиваться от нее к той, что спит. Вдруг прилетел пинок в голову. И еще один, напоминавший низкоранговому самцу, что не в свою тарелку забрался. Или была другая причина. Драться с женщинами я не собирался.

— Да ладно, понял уже, — проворчал я, убираясь с перины и обосновываясь на полу вдоль остальных.

Спать на камнях не привыкать. Освободившееся место мгновенно заполнили собой Безымянная и вновь отодвинувшаяся соседка.

Ощутив позади пустоту, Мерилин приподняла голову. Взгляд поискал меня, нога вытянулась и толкнула ступней, привлекая внимание.

— Рр! — Ее постучала ладонь по перине рядом с собой с другой стороны от беспокойной соплеменницы.

— Рр, — поблагодарил я и с удовольствием вновь влез на мягкое.

Обе соседки лежали на правых боках, я разместился между ними так же. Почти получилось никого не задеть. Веки прикрылись, я справился с дыханием и принялся считать про себя, вызывая сон старинным способом. Раз, два, три, четыре… Обычно считают овец и прочий зоопарк, но как, если тебе пятнадцать, гормоны лезут из ушей, а вокруг…

В этот момент Мерилин сонно обняла меня как ребенка. Но тут возмутилась Анджелина.

— Грр! — резко обернулась она.

Зубы клацнули, почти задев нос. Я вскочил.

— Да ну вас.

Громко топая, я вышел в коридор, прямо под направленные стрелы охранителей.

— Скажите Фристу, пусть ведет меня назад в яму. Его гостеприимство мне не понравилось.

Черт, они же глухонемые. Но по лицу-то поймут, чего хочу.

— К Фристу! — медленно выговорил я, отчетливо двигая губами.

Одна стрела качнулась вглубь коридора. Меня приглашали. Может, вовсе не глухие, а прикидываются?

Не мое дело. Коридор повел меня в сторону главного зала, два охранителя сопровождали на расстоянии.

Перед самым входом пришлось остановиться: Фрист занят. Донеслось:

— Тирана, Великий.

Голос был девичий, ничем не отличавшийся от таких же, что слышал вчера. Уставившись в серый камень стены, я замер в нескольких метрах от конца коридора.

— Тирана, принуждал ли кто-нибудь тебя к этому решению?

— Нет, Великий.

— Уверена, что достигла истинной взрослости?

— Полностью.

— Готова стать равной и полноценной?

— Жажду этого.

— Знаешь о новых обязанностях в новой жизни?

— Горю в нетерпении их исполнить.

Я переступил с ноги на ногу. Из черных глазниц под красными лбами полыхнуло настоящей адской злобой. Никто не смел шелохнуться: в зале вновь происходило «таинство». По шеям бы за такие таинства.

— Хорошо. Теперь ты. Как зовут тебя ныне?

— Герана.

— Твое решение самостоятельное?

— Более, чем.

— Понимаешь, что новая жизнь принесет новые обязанности?

— Для этого я сюда пришла.

Старик охмурял новых девчонок. Понятно: традиции, освященные веками ритуалы… Но эти ритуалы кто-то придумал, традиции кто-то установил. Я даже знал этого кого-то. Будь моя воля, размазал бы его по стенке, а дурехам ремня всыпал, чтоб головой думали.

А невидимый обряд продолжался. Пошла проповедь:

— …в усердии не ослабевайте. Утешайтесь надеждою. В нуждах ближних своих принимайте участие.

Ага, сейчас спаивает, помню процедуру. Святой напиток плавит девкам мозги, выбивая последние капли трезвомыслия.

— Тирана и Герана, удалите с себя детские одежды, ибо недостойны вас отныне.

Сколько их, таких, прошло через руки старца? Сколько еще пройдет?

Вспомнился масляный взгляд Мамона, приведшего вчера Люрану и Верану. Хранитель люто завидовал задержавшемуся на этом свете начальнику. Возможно, именно Мамон займет его место после смерти. Окружающим подадут как очередное переселение душ. И другой голос станет вещать слова отработанной церемонии:

— Краски — враги серости, желания — враги однообразия, мужчины — враги одиночества. Вожделение — признак взросления, наслаждение — награда за муки, дети — награда и плата за наслаждение.

Красные рожи охранителей тупо и свирепо глядели на меня, следя, чтоб не взбрыкнул ненароком. Происходящее вокруг их не касалось. По словам Фриста, им неплохо во дворце. Догадываюсь, почему. Как говорил Жванецкий, что охраняешь, то имеешь.

— Отныне вы — женщины, ваш долг — дарить радость, принимать радость, вынашивать и рождать радость.

Слабый ветерок приносил запахи, дорисовывавшие картину. Краски уже размазаны, сейчас идет завершающее прелюдию обнимание. Девочки плывут, старик балдеет.

— Отныне и всегда, да пребудет так!

Хлопок в ладоши.

— Омыть!

Служанки провели лунатически ступающих соискательниц в наш коридор. Похожие на работы сумасшедшего декоратора, девушки вздрогнули, заметив меня. Ладошки взлетели. Я тоже интуитивно прикрылся. Надо же, руки вспомнили былые нормы приличия. Забыть к чертовой бабушке. Считают зверем — буду зверем, так назверячу, не нарадуются.

Меня представили очам отряхивавшего руки старикашки.

— Позабавились? — рискнул я первым открыть рот. Глаза горели праведным гневом. Руки чесались добраться до плохо выбритой сморщенной шеи.

Фриста это позабавило.

— А ты? — Он промакнул уже чистые ладони в отдельном горшочке, затем вытер тряпочкой. Лицо расплылось в улыбке: — Я устроил тебя в такую замечательную компанию.

— Зачем?

— Чтоб не скучал.

— Точнее, чтоб вы не скучали.

— И так тоже. А ты скучный. — Он зевнул.

— Вы знаете, что охранители нарушают закон зверолюбия?

— Не может быть.

— Делают то же, за что сожгли Шантея.

Сейчас спросит, видел ли я собственными глазами, и это будет моим концом. Но он растекся в добродушии:

— Неправда. Шантей грешил со зверями, а для охранителей я возвел ровзих в равные.

Сказать, что я удивился — что соврать на присяге. Не удивился — возмутился!

— В равные?!

— Я же Святой Фрист, — мило напомнил собеседник.

Вспомнилась притча, как священник в пост окрестил порося в карася. Похоже, здесь тоже умеют мыслить креативно.

— Но тогда… — Мысль ударила током. — Помещая меня к новообращенным, вы толкали на преступление их и меня!

— Правильно, — спокойно кивнул Фрист. — Вы все подтвердили свою безгрешность. Поздравляю. Наказания не будет.

В мозгу уже зудела новая мысль:

— Если такое возможно… Обратите меня и Тому! В смысле — возведите.

— Не понимаешь, чего просишь.

— Понимаю. Хочу пусть таким способом, но вновь стать человеком. Это мое условие. — Я вновь почувствовал себя на коне.