Петр Ингвин - Зимопись. Книга вторая. Как я был волком [СИ]

— А это омега.

— Между ними спрятана вся Вселенная?

— Можно сказать и так.

Романтик он, однако. Или философ. Или книжек умных начитался. Действительно, буквами от первой до последней можно описать всё. Осталась мелочь: узнать это всё.

Лоб Фриста собрался вертикальными морщинами. В глазах бесилась мысль. Хозяин поймал неуемную мысль за хвост… и спрятал подальше.

— А ведь ты не простой ровз.

— Тогда очень глупый, если так легко выбалтываю величайшие тайны.

— Потому что молодой.

Хотелось сказать резкость, но я передумал. Вместо этого, отойдя к окну, сообщил:

— Молодой организм хочет кушать.

По хлопку повелителя Миледа и Тида прибежали за столиком с красками. Руки протянули, но взять не успели.

— Стоять! — Фрист резко поднялся и обошел кругом каждую из застывших служанок.

Девушки прятали взоры и теребили пальцы.

— Принесите поесть, а потом — танец для меня и моего странного гостя.

Он обернулся ко мне:

— Столько времени потеряно. Жаль. Ничего не успеем. Даже руки опускаются что-то начинать.

— О чем вы думали минуту назад? — прямо спросил я.

— Я? — по-детски переспросил Фрист. — Ты и мысли читаешь?

Неплохо бы сблефовать, но раскусит сразу.

— Только лица. Итак, что надумали нехорошего? Я видел.

Старик рассмеялся:

— Ничего не скроешь. Пришла безнадежная идея вместо тебя отпустить другого. Глупо, конечно. Но так жаль расставаться со знающим собеседником.

На подоконнике перед нами накрыли шикарный стол. Я отметил что из новеньких не видно Геды, но примелькавшаяся за сегодня тройка, как уже понимаю, не единственная. Дворец большой, дел много, и сменяться иногда надо.

Пока тройка новеньких подносила, сразу по четыре незнакомых мне служанки выстроились в центре зала в три ряда. Вон их, оказывается, сколько. И если еще не все…

Хлоп! — одновременно соприкоснулись двенадцать пар ладоней. Хлоп! — с секундными перерывами продолжили они, задавая четкий ритм. Опоясанные бахромой ножки начали пританцовывать. Бахрома — подлетать. Тела — худенькие, пышные, высокие, низкие, загорелые и не очень — ритмично подрагивать. Хлопающие руки поднялись над головой, талии качнулись из стороны в сторону, бедра двинулись как в индийском танце. Затем принялись качаться еще, еще, еще, амплитуда нарастала. К талиям присоединились головы, во время раскачиваний падавшие направо и налево. Налобные нитяные занавесочки полностью открывали на это время глаза: смущенные, требовательные, опасливые, лукавые, шальные, разные. Хлоп! — одновременно поднялись, согнувшись в колене, правые ножки по углам шести квадратов. Хлоп! — сменили их левые. Движения простенькие, но настолько слаженные, настолько чувственные, настолько завораживающие…

— Ррр! — донеслось через проем с «улицы».

— Что они делают?! — обернувшись, вскричал я.

Надсмотрщик, державший детеныша, опустил его на землю и дал пинка. Встав на четыре ноги и ошалело оглядевшись, человолчонок прыгнул вперед. Никто не гнался. А гнаться было кому: напротив выстроились шеренгой дети и подростки мужского пола, в руках они держали луки.

— Готовсь! — скомандовал надсмотрщик, которого я обозвал так из-за кнута, висевшего на поясе. Их носили только хранители и надсмотрщики ровзов.

Маленькие долинники натянули тетивы. Юный человолк бросился наутек. Дав ему немножко уйти, надсмотрщик дал отмашку:

— Можно.

Рой стрел взвился в воздух, настигая детеныша.

— Остановите! — Мой взгляд практически ударил Фриста.

Он остался невозмутим.

— Невозможно. Дети должны тренироваться.

Мы об этом уже говорили. Тогда Фрист заявил, что дети должны тренироваться с детьми. Вырастут умения — повысится возраст соперников. Вот куда исчезали дети…

— Его же убьют! Как и предыдущих!

— Ты так долго убеждал меня, что человек, а не животное. Я уж поверил было, что нечто человеческое в тебе имеется. Теперь доказываешь обратное.

— Вы совершаете убийство!

— В заповедях не говорится о животных.

Круг замкнулся. Я попал в логическую ловушку.

Хлоп! Хлоп! — продолжался убаюкивающе-синхронный и одновременно возбуждающий танец, ведь команды прекратить не было. Хлоп! — раскачивающиеся фигурки начали медленно вращаться на месте. Хлоп! — остановились к нам спиной. Застыли. Бахрома успокоилась. Хлоп! — спины резко прогнулись назад, словно у гимнасток, отчего перевернутые глаза встретились с нашими. Даже не встретились, а воткнулись, как острые пики. Двадцать четыре пронзительных зрачка — в четыре наших.

— Прекратите этот балаган. — Я указал на танцующих. — Не понимаете, что совершенно не к месту?

Взмах руки — и служанок сдуло этим ветром.

В теле детеныша торчали уже три древка. Он продолжал убегать, истекая кровью. Новые орудия убийства летели без остановки. Несколько попали, но отскочили. Еще две воткнулись.

— Это вы называете тренировкой?

— Лучшая из возможных. Не часто удается пострелять по убегающей мишени.

— Но мишень — живая!

— Об этом и говорю.

— Черные стрелы! — донеслась команда надсмотрщика. — Шагаем!

Детеныш полз все медленнее, окровавленные пальцы хватались за траву и тянули на себя, пытаясь хоть так приблизить спасение. Шансов не было. Шеренга лучников двигалась к нему, периодически постреливая. Теперь стрелы брались из второго отделения колчана.

— Готов, — объявил надсмотрщик, поднятой рукой прекращая обстрел.

Лучники собрались вокруг недвижимой жертвы. Надсмотрщик убрал из трупика черные древки и указал на попавшие первыми:

— Чьи? Молодцы. Сегодня особенный день. У вас будет отдельный бегун.

Отличившиеся мальчишки в восторге запрыгали.

— На позицию! — Надсмотрщик вернул всех на место. — По неподвижной мишени… можно!

Пока долинные дети превращали в кровавое месиво то, что недавно было ребенком, надсмотрщику передали еще одного человолчонка, постарше. Почти подростка. Видя происходящее, тот вырывался. Оскалившиеся зубки старались укусить, тельце вертелось и норовило выскользнуть.

— Лучшие стрелки, на позицию. Готовсь!

Собрав стрелы, часть детей перешла в разряд зрителей, с луками наизготовку встали пятеро. Им принесли топоры и отобрали колчаны, оставив по две стрелы.

Руки надсмотрщика разжались, выпуская пацаненка. Тот сразу рванул галопом, петляя зигзагами.

— Сложная мишень. — Фрист вместе со мной следил за убийственной тренировкой.

— Это не мишень.

— Это ровз. Впрочем, ты тоже ровз, я тебя понимаю. Но таковы правила игры. Либо ты, либо тебя. Как в борьбе за власть.

— И как в борьбе за жизнь, — машинально добавил я, глядя за окно.

Старик задумчиво согласился:

— На первом этапе — да. Но когда жизнь выиграна, начинаются игры за власть. И жизнь снова теряет ценность.