Петр Ингвин - Зимопись. Книга вторая. Как я был волком [СИ]

— Помоги, — потребовал он.

— Если двинусь, меня застрелят.

— Я сейчас тебя сам придушу.

Вдвоем мы расположили грубо сколоченный сундук под возвышением со скелетом. Закрепив факел, старик присел у сокровища. Иначе не скажешь, если судить по его благоговеющему лицу.

— Много у вас таких ящиков? — как можно равнодушнее осведомился я.

— Хватает. Меня интересует этот.

После бормотания то ли молитвы, то ли заклинания состоялось живописно-торжественное открытие крышки.

Сундуку стукнуло сто лет в обед. Почти трухлявый, едва не развалившийся. Внутри он содержал немаленькую стопу кож и второй ящик, более сохранившийся. Руки Фриста принялись нервно перебирать кожи. Наверное, это пергаменты. Слово в школе изучали, но что они из себя представляют, никто в свое время не показал. Кожи выглядели просто неровными желтыми листами, иногда прямоугольными, чаще не совсем. Чернильные черные буквы с заглавными красными покрывали их снизу доверху. Шевеливший губами Фрист не знал, что я в долю секунды схватываю смыслы заглавий, пока он откладывает одну, беря следующую. «Омолаживающие практики» в трех пергаментах: «Духовная», «Телесная», «Магическая». Затем: «О сверхъестественных существах и силах». «Восстановление волос». «Заклятья пещер». Господи, чем он интересуется! Я-то думал в хранилище нечто серьезное, настоящее. Например, в чем смысл жизни или как работает портал.

Почти все письмена попорчены помарками. В кино так ставят печати поперек документов: «совершенно секретно», «выбыл», «исполнено», «по прочтении сжечь». Здесь же поразвлекались колюще-режущим предметом, накарябав прямо по тексту новые слова.

Несколько листов привлекли внимание тем, что не имели ни заглавий, ни помарок. Они оказались настолько плотно исписаны, что с трудом ухватил знакомую фразу: «…Не мстите за себя, но дайте место гневу высшему. И если враг ваш голоден…»

Насколько понимаю, это переписанная библия. Вот бы почитать местный подправленный текст. Посмеяться. Или прослезиться.

Следующие листы снова полны несуразной мути. «Как усмирить неусмиряемое и возбудить невозбуждаемое». «Летать, как былинные предки». «О возведении мертвого в живое». «Бабай-ага — гений деревянного зодчества». «Чем сводить бородавки». «Сказка о достижении жизни вечной».

Подняв лист со «Сказкой», старик метнул в меня острый взгляд. Я тупо похлопал ресницами:

— Что там?

— Ничего. Вот. — Он предложил моему вниманию следующий лист. — Можешь прочесть, что поперек?

Нацарапанные буквы мозг сложил в слова раньше, чем глаза завершили чтение. Я поперхнулся.

— Ну… прочесть и вы можете. Наверное, вам нужен перевод?

— Именно.

— Дословно вряд ли скажу, но смысл…

— Не тяни, смысл мне и нужен!

— А можно будет посмотреть в тот ящик? — Я показал вглубь основного.

Тщетно скрывавший волнение Фрист кивнул:

— Да. Но сначала переведи.

— Это древнее проклятье.

— Так и знал! Все буквы знакомые, даже некоторые слова узнаются, но складываются в совершеннейшую бессмыслицу.

— Надеюсь, вы не читали это вслух?

Фрист насторожился:

— Нет. А что?

— Нельзя. Очень плохо. Лучше и здесь стереть, замазать как-нибудь.

— Это убережет?

Я кивнул со всей серьезностью:

— Проклятия действуют только произнесенными или кому-то показанными.

— То есть… — Старческое лицо побелело. — Поскольку я показал тебе…

— На меня такое не действует. Имеется достаточный опыт отторжения.

— А на меня?

— Пока не расшифруете дословный смысл, тоже не будут.

— Но о чем они, в общих словах?

— Вас вместе с помеченными письменами отправляют далеко и надолго в пешую командировку, задействовав всех ваших родственников, начиная с матери, и используя все пустоты вашего организма не по назначению.

Белое лицо старца стало серо-зеленым. Возможно, у него богатая фантазия.

— Значит, можно уничтожить проклятые буквы и забыть? Так просто?

— Думаю, начертавший проклятья проклинал не случайных читателей, движимых любопытством, а писателя и всех истинно поверивших в написанное. Вы же не верите в эту галиматью?

Заглавие на исчерканном листе гласило: «Проклятьями победишь, заклятьями сохранишься».

— Не твое дело. — Дрогнувшие руки попытались закрыть сундук.

Я перехватил.

— Вы обещали. Что там?

Фрист вздохнул и покачал головой:

— Ладно. Но даже не дыши в эту сторону!

Костлявые пальцы с пигментными пятнами бережно скрипнули маленькой крышкой. В глубине под ней виднелась книга. Книга! В переплете, сшитая то ли из крепкой бумаги, то ли тоже из кожи. Листочки тоненькие, пожухлые, готовые рассыпаться.

— В стародавние времена из размельченных тряпок варили вещество, на котором можно писать. Но оно боится времени. Убери руки! Вообще отодвинься.

Название было кратким и читалось великолепно: «Палея». Я знал, что это. Русский вариант Ветхого завета, повсеместно уничтоженный при реформе церкви и внедрении новых образцов. А здесь сохранился. С ума сойти.

— Все остальные обратились в прах. Это последняя.

Крышка захлопнулась, оставив меня взбудоражено прикидывающим: до отлета домой нужно как-то пробраться сюда и досмотреть все как следует. Если ящиков много, и в каждом такой раритет…

— Помочь? — вскинулся я, глядя, как старец с натугой уволакивает сундук.

— Я-то не против, но ты еще можешь пригодиться мне живым.

Понятно. Дождавшись Фриста, я первым двинулся к выходу. Охранитель, что все время держал меня на прицеле, посторонился. Последовала долгая процедура закрытия подземелья, и мы отправились назад.

— Вы хотели рассказать о Петропавле, — напомнил я, вышагивая темными коридорами.

— Не я рассказать, а ты послушать. — Фрист усмехнулся. — Ладно. Был такой хранитель в незапамятные времена. Много законов составил, много букв написал. Теперь осталось только имя, все записи истлели.

— Проветривать нужно. Видели, сырость какая?

— Проветривать? — Фрист нахмурился. — Хочешь иметь доступ к святому хранилищу?

— Даже небольшое отверстие для вентиляции спасет от плесени и гниения.

— А всяким нечеловеческим существам позволит проникнуть внутрь.

Зря я со своими советами. Другое мировоззрение.

С факелом дошли до тронного зала. Оказалось, что уже темно. Немного похолодало. Пар, поднимавшийся от нагревшегося за день озера, заволакивал вид за окном, подпиленная по левому боку луна старалась пробить бледную матовую пелену, но лишь подсвечивала ее.

— Где Тома?! — всполошился я.

— Думал, не вспомнишь. — Ухмылка взрезала щеки старца глубокими бороздами. — В ночлёжке уже. Еще до темноты увели. Это мы с тобой ночи не спим, высокими материями интересуемся. Остальные давно набили животы, теперь дрыхнут.