Сергей Самаров - След Сокола. Книга третья. Том первый. Новый град великий

Он спустился быстро, хотя спуск был более сложным делом, чем подъем.

– Готовься принять три сотни свеев, – пообещал пожилому вою, точившему свой топор мелким камнем. – Стрелять сверху – одно удовольствие. Только приготовьте такие гнезда на все семь десятков. Мы уж постараемся облегчить работу князю Бравлину. И еще… Если конунг Оборотень будет впереди, я лично под ним коня подстрелю. Надо десяток воев вперед выдвинуть, чтобы проползли до края, и там посматривали. Пусть конунга живьем возьмут. Князь Бравлин хочет с него выкуп хороший взять. Деньги на строительство Новгорода, говорят, нужны. Гостомысл сам просил, чтобы Оборотня захватить. Доспех мне добудьте. Или хотя бы меч конунга.

– Это сделаем. Не сомневайся. Я сам воев подберу, и вперед выдвинусь. Только ты слов на ветер тоже не бросай. Три сотни – это целый полк. Столько перебить – не языком мотать…

– Княже Бравлин еще в своей земле тоже сомневался, и его лучший воевода Веслав сомневался. А мы франков бивали до того, как они успеют на копейный удар подскакать. Причем, на ровном месте. Там засеки не было.

Гостомысл сам приехал посмотреть, как идет выставление засеки. И удивился, увидев, как много уже сделано. Потом выслушал Русалко, и сам забрался на ель, чтобы посмотреть, что за засада задумана. Хитрость ошкуйских плотников пришлась князю-посаднику по душе. И понравилась смелая подготовка к вылазке пеших воев, которые уже начали готовить себе ползучие проходы в передовую линию, чтобы захватить живьем конунга Эйстейна Оборотня, и снять доспехи с других убитых врагов.

Но ползком пробираться в передовую линию Гостомысл не стал. Не княжеское это дело – ползать. Да и времени на это уже не оставалось. Свейские полки должны были вскоре прибыть. Русалко рассадил своих стрельцов, хорошо проинструктировав их, и сам забрался на свое дерево последним. Князь-посадник не уезжал, дожидаясь, когда появятся свеи. Ошкуйские плотники торопились, и готовили «лесенку» для князя-посадника, чтобы он посмотрел за работой своих стрельцов. Об этом отдал отдельное распоряжение сотник Русалко…

Для Гостомысла сделали «лесенку» на отдельную елку. Князь-посадник пожелал увидеть все, что будет происходить. Ждать пришлось долго, около часа. Даже летом такое ожидание может надоесть. А зимой, когда в небе появилось солнце, и играет на кристаллах снега, пробиваясь лучами сквозь хвойные лапы, и крепчает мороз, как всегда крепчает в ясную погоду, за час нахождения в неподвижности можно совсем замерзнуть. Хуже всего приходилось стрельцам, которым предстоит работать не всей рукой, а только пальцами. А если пальцы будут дрожать от замерзания, дрожать будет и весь лук. Куда тогда может полететь стрела?

Впрочем, и сотник Русалко, и все молодые стрельцы его сотни хорошо знали, как можно согреваться, сидя в засаде, и беспрестанно сжимали и разжимали кисти рук, разгоняя по жилам кровь. И все тело напрягали и расслабляли, напрягали и расслабляли.

Свеи, видимо, задерживались из-за того, что три десятка стрельцов, посланные сотником Русалко в сторону Ладоги, уже перестреляли свейскую разведку. Потеряв всех своих разведчиков, конунг Эйстейн Оборотень, видимо, догадался, что словене приготовились к его встрече. О присутствии организованных и стойких в бою вагров он, возможно, не знал, как и не знал, что на погорелых останках Славена вырастает Новгород, и стремился уничтожить то, что от города осталось, не рассчитывая в отсутствие стен встретить сильное сопротивление. Сопротивление, конечно, могут оказать варяги-русы, защищающие свою столицу. Но их слишком мало, чтобы выстоять против сильной армии конунга. И они рассеяны не только по окрестностям Ильмень-моря, но и по Бьярмии. Так, видимо, Оборотень и размышлял. И считал, что после сожжения Русой Славена еще слишком сильна обида одних на других, чтобы они составили единое войско. А гибель разведки только злила конунга, но остановить его не могла. Злость всегда взывает к отмщению. И никогда злость не становится надежным помощником в бою. Она может вызвать ярость. Но ярость ярости тоже рознь. Бывает ярость, происходящая от необузданности страстей, от кровавой жадности, а бывает ярость справедливая, такая, какая была сейчас у объединенного войска словен, русов и вагров, которые защищали не только себя, но и своих жен, своих детей, своих друзей, просто соседей, защищали от чужой мощной алчности. Такая ярость не знает преград, и способна победить любую злобность. Но инстинкты хищников у всех скандинавских народов всегда были сильно развиты. Даже сильнее, чем чувство самосохранения. И скандинавы приходили к славянам снова и снова. Уже много раз бывали биты и даже полностью перебиты. Но каждый новый конунг считал предыдущего неудачником, и верил в свою звезду. И расплачивался за это жизнью. Бывало, что и своей, если не успевал убежать. А убегать свеи всегда умели хорошо. Чаще конунги расплачивались жизнями своих солдат, которых они просто бросали после поражения в чужой стране, спасаясь сами. Солдаты или погибали, или попадали в плен. У славян не было работорговли. Рабство было, но работорговлей они брезговали. Считали это недостойным человека занятием. А пленников брали себе в рабство сроком на десять лет, чтобы успели окупить тот ущерб, что успели нанести. Это считалось справедливым. При этом рабы жили в семьях почти на равных правах с другими членами. И, по окончанию десятилетнего срока, имели право свободно уйти, куда желают. Но могли и остаться в той семье, где прожили десять лет. Для этого только требовалось согласие самой семьи. И многие оставались. Они к людям привыкли, и люди к ним привыкли. И все относились друг к другу по-доброму. Даже свеи, простые люди, были, по сути своей, точно такими же людьми, как славяне, и мало чем отличались, кроме привычек, от которых они быстро отвыкали. На захватническую войну их вели конунги. Войны всегда приходят от правителей, хотя страдают от них простые люди. Это известно во все века. И потом уже, вместе со славянами, бывшие рабы вставали против нового нашествия своих соплеменников с оружием в руках. Но теперь они с той же яростью, что была и в славянах, защищали свой новый дом. И это была справедливая победная ярость. Бывшие свеи, бывшие алчные захватчики, через десять лет сами становились среди славян славянами.

Русалко, как обычно бывает, сначала услышал приближение противника, и только потом увидел, как из-за поворота дороги выезжает колонна свеев. Свеи передвигались, пользуясь шириной зимней дороги, не по три, а по пять всадников в ряд. Ехали неторопливо, но уверенно. И не были готовы к бою. Щиты бились о круп лошадей, притороченные к луке седла. А нательная броня никогда не выдерживала ударов славянских стрел. Даже щиты обычно помогали мало. Стрелы пробивали щиты насквозь, и, вслед за щитами, пробивали латы и кольчуги. Но свеи еще не знали, что их ждет впереди. Колонна, конечно, увидела впереди засеку. Но деревья в лесу часто падают. И легко было предположить издали, что это просто дерево упало. Возможно, даже два дерева, потому что одно, старое, треснув на морозе, падая, ломает и соседнее, более молодое, которому бы еще жить да жить. Бывает, что такое же старое, или вообще излишне молодое, не набравшее еще жизненных сил. Подобное на лесных дорогах встречается часто. Колонна сразу у поворота не остановилась, хотя Русалко опасался именно этого. Скрыться за поворотом можно предельно быстро. Остановка колонны произошла за двадцать шагов до засеки. Несколько копьеносцев, передав копья товарищам, спешились, и двинулись вперед, желая посмотреть, насколько далеко засека заняла дорогу, и можно ли ее растащить руками и лошадьми. Головной отряд, порядно оборачиваясь, что-то передавал в задние ряды. И вскоре после этого откуда-то из середины колонны прискакало три всадника, одного из которых Русалко узнал сразу, хотя ни разу с ним не встречался. Но знаменитая волчья шкура, снятая с убитого волка вместе с головой, была закреплена на шлеме так, что шкура с головы волка прикрывала даже лицо, и только прорези там, где у волка были глаза, позволяли всаднику смотреть вперед. Конунг Оборотень, как показалось Русалко, зло хохотнул, считая, что словене не рискнули пойти в открытый бой, и потому прикрылись засекой, и надменным взмахом руки повторил неслышный славянам устный приказ. Тотчас спешилось около сотни свеев, вытащили откуда-то веревки, припасенные, наверное, чтобы уводить в плен славянских женщин и детей, веревки зацепили за вершины стволов, обращенные в сторону колонны, а другим концом зацепили за луки седел всей сотни освободившихся от всадников лошадей. Лошадей погнали. Засека качнулась всей своей массой, но с места не сдвинулась, сколько коней не хлестали плетками.