Сергей Самаров - След Сокола. Книга третья. Том первый. Новый град великий

Стрельцам уже можно было начинать работать…

Стрельцы работать умели всегда, и обычно не опаздывали. Стоило сотнику Русалко подать в берестяной рожок короткий сигнал, из-за чего сам он задержался с тем, чтобы послать первую стрелу, как тетивы семи десятков стрельцов его сотни застучали по накладкам на левой руке. Как и распорядился сотник, били сначала по всадникам, по тем, кто оставался в седле. Почки одновременно упали с коней два сопровождающих самого конунга знатных, судя по золоченым доспехам, воина, но Оборотня никто не трогал. Это играло на его имидж. Конунг любил придать себе мистическую таинственность, и всегда говорил, что он заговорен от любого оружия. Но заговоренным он оставался недолго. Пока стрельцы расстреливали конников в передних рядах, чтобы потом переключиться на спешившихся, чьи кони оказались крепко-накрепко привязанными к стволам деревьев в засеке, причем такими узлами, развязать которые было не просто, следовательно, и быстро уйти из зоны обстрела воины не могли, сам сотник неторопливо прицелился, и пробил голову поднятому на дыбы коню конунга. Красивый конь рухнул сразу. И Русалко стало жалко бедное животное, которое вовсе не виновато в том, что его облюбовал для себя конунг Эйстейн. Но теперь уже и сам Оборотень потерял возможность убежать. Он попытался было рвануться к первым рядам конников, которые, в большинстве своему, уже лежали на земле в самых разнообразных позах, в которых их застигли смертоносные стрелы. Но кони этих убитых всадников оставались пока еще там же. Одни из них пугались запаха крови, другие пьянились им, третьих хозяева, сами упавшие, в судорожно сжатой руке по-прежнему держали за повод, хотя боевой конь им был уже не нужен. Конунг не выбирал. Он вскочил на первого же коня, что оказался под его рукой. И тут же стрела Русалко свалила и этого коня. Ловкость Эйстейн проявил такую же, какую демонстрируют бродячие акробаты, выступающие на ярмарках. Он не просто соскочил с убитого коня, он сделал только один шаг, толкнулся ногой, и уже оказался в седле третьего. Но и третьего коня нашла стрела сотника. Тут только Эйстейн, видимо, понял, что идет охота персонально на него. Он, оставшись пешим, выхватил из ножен длинный меч, который держал двумя руками, и начал махать им перед собой. Движения эти были непонятными и даже нелепыми, потому что перед конунгом не было противников. И только сотник Русалко, наблюдающий за Оборотнем пристально, понял, что волчья шкура на шлеме и на спине конунга сдвинулась с места крепления, и закрыла видимость. Оборотень думал, что на него нападают, и отбивался от такой возможности, как мог. И даже сам не понял, что меч его поразил двух воинов его же полка из тех, что пытались растащить стволы в засеке. Меч был, видимо, хороший, и рассекал доспехи без проблем.

А стрельцы тем временем расстреливали уже скачущую к повороту колонну конницы. В трусости свеев обвинить было трудно. Они неплохо воевали всегда, но не больше. Отваги и самоотверженности никогда не показывали. А в данной ситуации им даже воевать было не с кем, кроме поваленных на дорогу и вокруг дороги деревьев, которые накрывали друг друга под разными углами, переплетались ветвями, приобретая общую несдвижную с места тяжеленную массу. А откуда летели стрелы, поражающие свейскую тяжелую конницу, понять было невозможно. Человеческий глаз не видит стрелу в полете, и расстояние было не такое, чтобы полет этот заканчивался, и стрела теряла силу и скорость. Но задние ряды колонны при этом не знали, что происходит впереди. Шум стоял невообразимый, шум и людских голосов, и ржание коней, и звон металла. И легко можно было подумать, что идет бой. И воины задних рядов рвались в схватку, чтобы поддержать товарищей своей силой и своим оружием. В итоге напирающие из задних рядов и убегающие из передних столкнулись в середине, где тоже ничего понять не могли, и образовали «пробку», перекрыв пути отступления.

А стрельцам это все было только на руку, и они хладнокровно продолжали расстреливать захватчиков, не от злобы и человеконенавидчества, а только от желания себя и свои семьи, и семьи своих товарищей защитить и спасти. И отучить жадных до добычи хищников ходить в славянские земли. Стрельцы были, в подавляющем большинстве своем, молодыми воями, хотя уже обстрелянными, и участвующими во многих походах. Русалко был ровесником погибшего княжича Вадимира, и вся сотня раньше считалась сотней младшего брата Гостомысла. Молодым не свойственно пресекать чужую жизнь. И, наверное, не одна рука дрогнула, посылая стрелу в живого человека, не один глаз поморщился от ощущения чужой боли. Однако, чувствуя ответственность перед останками сожженного города, перед людьми, которые там остались, дело свое стрельцы делали качественно. И до момента, когда в колонне что-то начали понимать, и все скрылись за поворотом, было уничтожено никак не менее шести сотен свеев. И еще одна сотня пыталась спрятаться среди поваленных деревьев, поскольку отвязывать лошадь, и скакать через простреливаемое пространство было слишком рискованно, если не самоубийственно, хотя несколько свеев и это попытались сделать, только далеко ускакать им не позволили – стрелы летят быстрее, чем скачет самая быстрая лошадь.

Сотник Русалко тем временем уловил не слишком понятный сигнал, который подавал ему со своего дерева князь-посадник Гостомысл. В ответ сотник только плечами пожал. Тогда князь-посадник нарисовал рукой в воздухе дугу, и по оконечности этой дуги словно бы кулаком ударил. Русалко понял, поднял берестяной рожок, и протрубил новые сигналы. И тут же действия стрельцов стали направленными в две стороны. Два десятка принялись расстреливать тех, кто спешился, причем, стреляли прямой наводкой, когда стрела имеет наибольшую ударную силу. А пять десятков подняли луки выше, и стели навесом обстреливать дорогу, где за поворотом еще находилась свейская колонна. Этот навесной обстрел вызвал новый шум и громкое бряцанье металла. И некому было, видимо, без конунга дать какую-то вразумительную команду. Но скоро, похоже, нашелся кто-то решительный, команду дал, и грохот металла стал стремительно удаляться. Своего конунга Эйстейна Оборотня прославленные в собственноручно написанных сагах вояки попросту бросили, хотя, наверное, могли бы предпринять хоть какую-то попытку его спасти.

А меч у конунга был, видимо, не только чрезвычайно длинным, но и чрезвычайно тяжелым для человеческих рук. Руки одноглазого быстро устали от энергичного и бесполезного размахивания оружием. Эйстейн остановился, взял меч в левую руку, а провой сделал то, что должен был бы сделать сразу – сбросил со своего шлема волчью шкуру. Она отлетела вместе со шлемом и с бармицей [115]. Тут только Оборотень увидел, что произошло с передовой частью его полка. При виде этого побоища он бросил меч, вскинул руки кверху, словно собирался в богам обратиться, но вместо этого вдруг завыл по-волчьи. И очень похоже завыл, необыкновенно похоже, протяжно и тоскливо. И тут же откуда-то с разных сторон чащи ему ответили настоящие лесные волки, которые всегда бегут вокруг всякого войска во время похода, мечтая попробовать человеческую кровь.