Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

— Нагромождения слов?

— Слова в литературе — это ноты в музыке.

— Может буквы?

— Нет, — Артак покачал головой, — слова. Буквы — всего лишь линии, рисующие ноту, а саму мелодию определяют именно слова.

— И как найти эту мелодию? Как её услышать?

— Будь внимателен к знакам препинания, — вполне серьёзно ответил Артак, — они укажут тебе путь.

— Но как?

— Запятые, точки с запятой, восклицательные и вопросительные знаки, троеточия — в умелых руках они задают темп, они меняют интонации, они играют чувствами, тогда как словам подвластен один лишь сухой смысл. И то — в его единственной интерпретации. Без мелодии слова пусты, а смысл может быть искажен вплоть до противоположного, тогда как само слово совершенно не изменится.

— А разве смысл не основное?

— Смысл — основное. Но и мелодия — тоже основное. И только сочетание этих основ в состоянии предоставить нечто объективное, нечто отсутствующее в одних словах или в одной мелодии.

— Как же добраться до объективизма?

— Литературный текст подобен реке, несущей свои воды в пока ещё неизвестном для читателя направлении. И сама река — это песня, а её изгибы, повороты, валуны и камни на пути потока — как знаки препинания в песенном тексте. Они по сути и определяют напор и скорость самой воды — то есть определяют мелодию текста, его звучание. Текст — это вода, и отдельные слова в нём — как отдельные капельки — мало что определяют, — Артак засмеялся.

— Подожди! — закричал я. — А как же смысл? Смысл текста? Ведь его определяют слова?

— Смысл? — дракон засмеялся ещё громче, — смысл рождается в читателе, понимаешь, в читателе!!! Слова, сами по себе, не наполнены ничем, как ничто не растворено в хрустально звенящей воде из горной речки. Смысл всегда находился, находится, и будет находиться только в голове у читателя. Во всем мире нет для него больше места, — Артак наконец-то перестал смеяться и добавил:

— Даже если представить что смысл всё-таки в тексте, — дракон хитро прищурился, — то каким-то непостижимым образом его надо оттуда взять и положить в читательскую голову. А для того чтобы что-то взять и переместить, — Артак вновь засмеялся, — его надо видеть, его надо хорошенько отличать от всего остального, его необходимо отличать от бессмыслицы, не так ли? Чтобы вложить смысл слов в голову читателя, этот смысл необходимо идентифицировать, к нему надо прикоснуться руками, то есть необходимо взять его, что невозможно по определению. Ведь тот, кто обладает смыслом — сам становится бессмыслицей. Как и тот, кто хочет познать истину — должен выйти за её пределы, хотя бы для того, чтобы взглянуть на неё со стороны — познающий должен стать ложью! Поэтому, гораздо логичнее предположить что смысл рождается там, где он и проявляется, то есть в голове у читающего. И, таким образом, смысл слов имеет мало, если не сказать — не имеет ничего общего с самими словами. Смысл — продукт сугубо внутренний, никогда не выходящий из самого человека.

— Получается, что писатель, пишущий книгу, пишет её для себя?

— Для себя, для себя, — выдохнул дракон, — а для кого же ещё.

— Но…

— Никаких но, — Артак меня перебил, — книга, написанная писателем, и книга, прочитанная читателем — это две совершенно разных книги, это две книги с разными мелодиями и с различным наполнением.

— А если читатель угадает мелодию автора?

— Тогда он поймёт что автор имел в виду.

— Хм, — недоверчиво пробормотал я про себя.

— Послушай меня ещё раз, — Артак, видимо, решился на повторное объяснение, но не скажу, что я в нём не нуждался, — смысл слов изменчив точно так же, как изменчиво течение в горной речке. Смысл может быть резким, а может быть мягким, он может ранить, убить, а может приподнимать над водой, давая возможность свободно дышать. Он может выбросить тебя на сушу, а может утопить в иносказаниях. Смысл слов — как кипучая, бурливая вода, огибающая речные валуны и камни в узких проходах, но он также может разливаться широкими лугами, затапливая и покрывая собой пепел пройденного и иногда формируя что-то новое, доселе неизведанное. Смысл может сохраняться в своих берегах и рамках, заданных словами, а может разбрызгиваться намеками и аллегориями. И именно знаки препинания — эти валуны и камни запятых и точек, резкие и не очень повороты вопросительных знаков, огромные скалы знаков восклицательных, впадины троеточий — именно они определяют конечный вид самой реки — это они звучат как единый оркестр, это они ведут свою сольную и основную партию, — Артак набрал побольше воздуха в лёгкие и закончил:

— В то время как слова сохраняют в себе математически точную последовательность букв и формируют пока ещё пустое предложение — знаки препинания вносят в него хаос, они вдыхают в пока ещё не рожденные слова саму жизнь, они же и несут самого автора — они выписывают в строках его личную музыку. Музыку без нот. Музыку, которую может услышать лишь подготовленное ухо.

— И поэтому литература — это абстракция? — ещё раз уточнил я.

— Поэтому или не поэтому — мне неизвестно. Но то что литература — абстракция, впрочем, как и всё реальное, как всё настоящее, как всё действительно существующее — это верно.

— Как всё, действительно существующее?

— Да, — кивнул головой Артак, — всё действительно существующее имеет одну отличительную черту — для этого мира оно абстрактно и аллегорично.

— И математика?

— И математика. Литература — абстракция буквенная, тогда как математика — абстракция, состоящая из цифр. В остальном нет никакой разницы, — Артак вздохнул, как мне показалось — немного устало.

— И в математике тоже звучит музыка? — на всякий случай уточнил я, глядя прямо в солнечные глаза Артака.

— Математика сама по себе является музыкой, — дракон засмеялся, — правда, ноты в ней немного другого уровня.

— Уровня повыше?

— Нет ничего, что было бы выше или ниже, нет ничего, что было бы быстрее или медленнее, нет ничего, что было бы сложнее или проще — в мире вообще нет ничего что можно было бы сравнивать.

— То есть…

— То есть, всё существующее абсолютно уникально и сравнивать что либо было бы большой ошибкой.

— То есть… — повторил я немного настойчивее, — то есть, математика сама по себе является фикцией? Она иллюзорна? Получается, что её не должно было быть в принципе?

— Почему? — Артак смотрел на меня посмеиваясь, наверное, прекрасно зная что я имею в виду.

— Почему? — повторила Агафья Тихоновна, повернувшись ко мне, — почему иллюзорна?

— Потому что математика использует цифры, точно так же, как язык использует буквы, — улыбаясь, начал объяснять я, — и наличие этих самых цифр, если хорошенько подумать, ясно указывает нам на противоречие.