Елена Блонди - Тайные улицы, странные места [СИ]

Но тут же простодушно причину решения объяснил:

— Все равно если они тут, Норис меня покличет. Пусть уж чо будет.

Резиновый нос ткнулся в шуршащую гальку немного раньше, чем к бревну подошли пешеходы с тропы — они спрыгивали на песок далеко, где тропинка спускалась у самых скал и покачивался на привязи белый катерок Нориса.

Женька ступил в воду, джинсы сразу промокли выше колена. Подхватил на плечо рюкзак и пошел снова к бревну, с которого вставал, отряхивая белые колени, Норис, с непонятным выражением на затененном стетсоном темном лице. А за его спиной, поднимаясь с цветного коврика, рядом с которым валялись сброшенные сандалии, встала невысокая женщина в летнем цветастом платье, нервно поправила стрижку, расширяя подкрашенные глаза. Обошла спутника, с изумлением глядя на мрачного Женьку.

— Женчик? Ты что тут? В лодке?

— Ты ж на работу ушла, — отрывисто сказал Женька, стараясь не глядеть на Нориса.

Мама Лариса смущенно засмеялась, глянула на спутника, словно призывая его в свидетели.

— Виталий предложил поехать. На катере. Ненадолго совсем. Вот я и отпросилась. На полдня. Кстати, знакомься. Это Виталий. Мой друг. А это — Евгений Павлович Смоленский. Мой… сын. Ты, наверное, думал, он помладше, да?

Женьке захотелось крикнуть, чтоб замолчала, не говорила таким тоном, как будто извиняется, за сына. Будто вообще, за то, что он есть. А еще больше захотелось дернуть мать за руку и стремительно вышвырнуть из этой реальности, этого времени, забросить обратно домой. Туда, где Боцман, телефон с Маринчиком, сардельки с макаронами. Где она — его мама, и ей не нужно красить волосы и прикидываться, что она самостоятельная, молодая, где ее любят не за это вот яркое платье и накрашенные глаза.

Молчание затянулось бы, потому что Норис не ответил, разглядывая Женьку из-под своей киношной шляпы, но сбоку, откуда доносился хруст гальки под шагами, раздался голос и Женька, совсем забыв о новых посетителях, вздрогнул.

— Ча-ак? — с сердитым удивлением протянула Ана, останавливаясь почти рядом с Женькой и осматривая двоих у бревна, — я что-то не поняла, Чак? Ты же сказал. Мне сказал. По телефону…

— Угомонись, — подал голос Чак.

— Я… — в коротком слове зазвучали злые слезы, но одновременно — испуг. Ана умолкла.

И ветра нет совсем, пришла в голову Женьке глупая мысль. Так странно. Нет совершенно, разве бывает такое. У нас.

И вот тут Норис узнал Женьку. Глаза блеснули сильнее, зубы ощерились, как у зверя. Шагнув вперед, он усмехнулся, суя руки в узкие карманы белых чиносов.

— Так это ты, пащенок? У озера ты скакал вокруг своей телки, да? И какого хера я вижу тебя тут?

— Виталий, — воскликнула мама Лариса негодующим тоном.

— Помолчи, — распорядился Норис, дернув плечом одному из своих парней.

Тот ступил за спину Женьке и заломил ему локти.

Другой аккуратно толкнул маму Ларису в плечи, не давая кинуться на защиту сыну.

— Какого притащили сюда малую? — невыразительно спросил Норис, по-прежнему разглядывая Женьку и не вынимая рук из карманов.

— Ну дык, — прогудел из-за спины Женьки расстроенный голос, — мы ж думали… Она сказала. Сбрехала, выходит?

— Отпусти его!

От крика Норис поморщился.

Женька рванулся, почти ничего не видя — глаза заволокло бешеными слезами. Мать пыталась прорваться, но два накачанных лося несильно отталкивали ее, шагая из стороны в сторону, так что ему было видно то искаженное страхом лицо, то край платья или вскинутая рука.

Затоптался, пытаясь вывернуть из хватки руки, в которых пульсировала острая боль.

— Пус-с-ти…

Но Зяма держал крепко, а сбоку Ана, взметнув гладкими волосами, вдруг запричитала, размахивая тонкими загорелыми ручками.

— Чак, ты зачем? Ты же обещал, Чак! Я сижу, жду-жду. Не позвонил даже. Мы ж вместе собирались, ты забыл, что ли?

— Заткнись! — рявкнул Норис.

Повернулся к Ларисе, что-то решая в уме. Усмехнулся нехорошей ухмылкой. Распорядился, расслабленно помахивая узкой кистью в сторону плененного Женьки:

— Пару раз врежь ему, Костян. Чтоб долго проходило. Ана, мотай в катер.

Повернувшись к Ларисе, слегка поклонился, трогая пальцами край шляпы.

— Гуд бай, мамочка. Воспитывать деток нужно лучше.

Нет ветра, билось у Женьки в голове, совсем нет. Секунды растягивались, а мысли почему-то улетели, развертывая перед ним, вместо подходящего Костяна с огромными кулаками, совсем ненужные, вроде бы, картинки. Лабиринт, полный закатного света. Сверкающие камушки на вогнутых беленых стенках. Мощная Моряна, таскающая стекла по грубому песку. Не то, кричал мозг, и это не то, снова не то! Картинки мелькали все быстрее. Темные переулки, полные огромных цветков дурмана, цепь в черном зеве собачьей будки, кошка с котятами. И вдруг — немного криво выписанная четверка на крашеных синей масляной краской воротах.

Женька прикусил губу, затихая в железной хватке. Четверка росла, перекрывая несущийся к носу кулак. И вспыхнула нестерпимым белым.

Солнце, подумал Женька, на цифре солнце, блик. Калитка там. Распахнуло ветром. Ветром!

Калитка стукнулась о ворота, и туда, в глубину обычного двора, мощеного серыми плитами, задул тугой сильный ветер. В руке Женьки оказалась дрожащая ладонь. Он поджал ноги, ощущая икрами мокрую джинсу. И дернул, рывком втаскивая мать в распахнутую калитку.

Вдвоем они приземлились на серые плиты. Женька подхватил мать за талию, морщась от удара пятками о жесткую поверхность. Оглянулся. В проеме желтел песок, синела блестящая солнечными линиями вода. И Норис, ничуть не удивленный, смотрел им вслед, глазами, похожими на подсыхающую мокрую гальку.

— Достану, — пообещал голос, исходящий из открывающегося рта, — тебя — дос-стану, щенок.

Женька дернулся, почти выпадая навстречу темному злому лицу, нащупал железную витушку, отполированную тысячами касаний. Калитка захлопнулась. За его спиной всхлипывала мама.

— Все, — сказал, вытирая о джинсы дрожащую руку, — ну ладно, мам. Все уже.

— Он, — попыталась объяснить мама, — тебя, он. Я не знала!

Женька смотрел на опущенную голову в ярких прядках, на трясущиеся плечи. Поднял было руку, обнять, но постеснялся, уже сто лет не обнимались, как в детстве.

Еще пару раз всхлипнув, мама Лариса подняла голову, вытирая глаза сгибом запястья. Повернулась, осматривая двор и ступеньки, ведущие на крылечко под зеленым козырьком.

— Мы где? Женчик, мы как сюда?

Портал, хотел сказать Женька, обычный такой портал, зря мы, что ли, ходили с Юджинией, искали их. Но вслух только хмыкнул, лихорадочно пытаясь придумать какое-то нормальное объяснение.

— О! — сказала вдруг мама, — я же знаю! Это Подгорный переулок, дом четыре, да? С ума сойти, я тут не была, сколько? Лет двадцать!