Елена Блонди - Тайные улицы, странные места [СИ]

Заплаканное лицо осветила улыбка. Мама взяла Женьку за руку и потащила к невысокому крылечку.

— Мы тут жили, с твоим отцом и Каринкой, снимали две комнаты. У бабки Фроси. Я тебе покажу. Там такой смешной ковер на стене, самодельный, с тигром и пальмами. Я строила планы похитить ковер, когда переезжали, а Павличек, ну, отец твой, пугался совершенно всерьез. До сих пор жалею, что не выпросила его у бабушки Фроси.

Она остановилась у закрытой двери, лицо стало печальным.

— Ей тогда было восемьдесят. Конечно, ее тут больше нет. Дом, наверняка, у других людей. И комнаты переделаны. Так жалко.

Женька поспешно закивал. Мама вполне разумно думает, а он уж решил, что у нее от волшебного перехода вдруг немного поехала голова. Теперь нужно тихо уйти, пока хозяева не выскочили узнать, кто тут топчется на пороге.

— Но мы все равно зайдем, — внезапно решила мама и уверенно постучала в деревянную дверь костяшками пальцев, — эй, есть кто дома? Хозяева! А там, во-он там, за будкой, росли кусты ожины. Вернее, такой гибрид малины и ежевики, но бабушка Фрося называла просто — ожина. Крупные такие ягоды, одну в чай и от запаха обалдеть можно. Смотри, нет никого и дверь открыта.

Женька шел по изогнутому коридору за мамой, а та, мягко ступая босыми ногами по домотканым половичкам, вполголоса рассказывала какие-то мелочи, о перине на кровати с никелированными шишками, о том, как маленькая Карина не могла надавить рычаг колонки — сил не хватало, а однажды ее потеряли, и нашли в будке Букета — спала, как щенячий ангел, а лохматый Букет дрожал снаружи, благородно охраняя детский сон.

— Ужасно было тяжело, — шепотом сказала мама, останавливаясь перед распашной дверью, нарядной, с квадратными рамочками, — стирка в корыте, туалет в конце огорода, печка. Но мы такие были молодые, счастливые. Знаешь, как в сказке, если отсюда смотреть. Все казалось волшебным. Ну, вот, знакомься.

В сумрачной комнате поблескивали на спинках большой кровати никелированные шишечки, подушки громоздились пирамидой. Блестели крашеные полы. Шифоньер тоже блестел — длинным зыбким зеркалом, вделанным в одну дверцу. Стол в углу был застелен кружевной скатеркой.

А над диванчиком, который прижался к свободной стене, царил ковер, содержащий в себе мохнатого тигра цвета безумной морковки, с черными полосами, круглый край озера с торчащей из него рыбьей мордой и хвостом, а еще — пальму, что клонила к полосатой спине длинные ядовито-зеленые листья. Пальма была такой большой, что небу оставался маленький кусочек в углу, но на нем существовало облачко, пухлое, как детские щеки.

— Спросишь потом Карину, про тигра, — мама улыбнулась, держась рукой за дверь, но не переступая порога, — она ему рассказывала сказки.

— Спрошу, — кивнул Женька.

Уходя из дома, мама показала на резиновые шлепанцы с тонкой перепонкой. Сунула в них босые ноги.

— Это мои, — заявила уверенно, — видишь, резинка прикручена леской? Ну, хоть домой не босиком через полгорода.

Ветра снова нет, отметил Женька, когда уходили, закрывая калитку, и медленно, болтая о пустяках, шли по неспешным и сонным улицам, опоясывающим гору. Дом с волшебной четверкой оказался внизу, под домом Отана, и Женьку это даже не удивило. А вот то, что вокруг стояло странное безветрие, это беспокоило временами, но потом он снова отвлекался на разговор, тихо радуясь, что мама, кажется, не слишком расстроилась из-за Нориса.

Дома она скинула резиновые тапки и ушла в ванну, долго там умывалась, плеская водой, и вышла с покрасневшими глазами, в халате, отдала Женьке мокрое полотенце, чтобы повесил на леску, протянутую в коридоре. Села в кухне на табурет и взяла на колени Боцмана, тот вытянулся, вывертывая наружу ослепительно белый живот. Поглаживая, кивнула Женьке на соседнюю табуретку. Тот сел, неловко морщась, не зная, что говорить.

— Спасибо тебе, Женчик. И не волнуйся, со мной все хорошо. Это я теперь буду волноваться. Вдруг Виталий станет преследовать. Но знаешь, я хоть и волнуюсь, но почему-то уверена — ты справишься.

Она усмехнулась, покачала головой.

— Хотя бояться за тебя буду всю жизнь. Такая вот женская логика.

— Мам. Нормально все. Обойдется. А ты. Ты не переживай из-за козла этого. Я если бы знал, что он, я б тебе сказал сразу. Но ты, может, и не поверила бы.

— Теперь верю. Значит, такая мне судьба, сыно, сидеть тихо и ходить на работу. Чтоб не вляпываться в ситуации.

— Что? — Женька совершенно искренне возмутился, — ну уж. Если, значит, один попался такой, гомняный, так ты в монастырь решила? Это неправильно! Пусть лучше он — в монастырь. Все они. А ты должна жить, как там — полной жизнью. Прям вот, как в кино показывают. Только, мам… Жизнь, наверное, не только, если роман и все такое? А? Или ты и правда, его. Ну, с ним…

— Говори уже прямо, — весело рассердилась мама, — по-взрослому. Влюбилась ли я в привлекательного молодого мужчину, который дарит мне красные розы, катает на машине и катере, и вообще, моложе меня на пятнадцать лет? Нет, к моему кривому счастью, нет! Просто…

Она покусала губы, кривя лицо. Опустила голову, признаваясь и от неловкости сильнее прижимая ладонью белый боцманов живот:

— Иногда, понимаешь, кажется — кончилось все. Жизнь, которая вокруг, она вся мимо. У отца — его Оленька. Ты вот постоянно где-то, со своей девочкой, познакомил бы, что ли. Ладно, это я так. У моей сотрудницы муж из Азербайджана, трепливый такой дядька, вот он рассказывал, что у них там женщины — они сперва девушки, невесты. Потом выходят замуж и исчезают. Как не было. А потом появляются снова, уже толстые такие тетки, типа семье хозяйка, командует, готовит еду, сводит молодых. Говорит, их называют — баджи. Сестра, значит. Вот я и испугалась, что та моя жизнь кончилась, а впереди только баджи. Да еще и одна, без мужа. Я сама виновата, сыно.

— Мам…

— Молчи. Мы в школе смеялись над этим вот «умри, но не дай поцелуя без любви», думали, фу и фу, как все устарело. Но дело не в том, целуешься с кем-то или нет. Дело в том, чтобы не заводить отношений без, ну…

Она отпустила кота, разводя руки.

— Без самой важной причины, понял? Нельзя кидаться к кому-то, только чтоб выглядеть лучше или себе сделать получше. Если поступаешь так, то обязательно боком выйдет. И ладно бы только себе. А если близким? Вот, я снова боюсь. Что он сказал, когда мы уходили? Я слышала! Сказал ведь?

— Нет, — отрезал Женька, — послышалось тебе. Ветер выл. Сильный.

— Не врешь?

— Нет.

Мама вздохнула, снова придерживая на коленях сползающего кота.

— Хорошо. Если так, то я спокойна. А девочка эта? Как ее?

— Женя? — Женька смутился, поправился, — ты про Ану, что ли? Та, дурочка. С нашего класса красотка. Таскается за Норисом, ну, за Виталием этим. Мам?