Марина Аэзида - Дети Спящего Ворона

Жаль, в кутерьме битвы было не понять ни кто главарь, ни кто его убил. Может, это вообще сделал один из имперцев, вышедших из городка, когда мятежники отвлеклись на новых противников. Имперцу Виэльди меч ни за что не пожалует! В конце концов, бунт случился из-за них, из-за этих шепелявых чужеземцев! Сарэнди правильно сказал: это как же нужно довести трусоватых крестьян, чтобы они бросили свои дома, поля, женщин, детей и отправились — о духи! — воевать?!

Противно поддерживать Империю, сражаться за нее, но ничего не поделаешь — приходится идти против… ну да, почти родичей.

В преданиях говорится, что раньше люди равнин были единым народом, и над ними стоял один правитель. Потом большое государство распалось на множество мелких, которые постоянно ссорились между собой. Неудивительно, что спустя сколько-то десятилетий или веков Империя легко их завоевала. Но равнинные жители до сих пор говорят на одном наречии, да и Спящего ворона все чтят. У чужеземцев же и язык иной, и духи, и боги… К тому же они относятся к жителям равнин, как к дикарям.

Отец хочет, чтобы Империя ослабла, тогда можно будет шаг за шагом изгнать отсюда захватчиков — и шаг за шагом объединить разрозненные княжества в одну Талмериду, могущественную и великую. Получится ли?

Виэльди въехал за частокол, и мысли улетучились: нужно было заняться ранеными, похоронить убитых. Последних оказалось шестеро — немалая цена за подавление крестьянского бунта, пусть он был и не совсем обычный.

Виэльди спрыгнул с коня, в глазах потемнело, голова поплыла, он покачнулся и ухватился за гриву Беркута, чтобы не упасть. Только тут и вспомнил о собственной ране. Кровь текла не так сильно, как во время боя, однако и не остановилась. Он снял с себя кольчугу и принялся стаскивать рубаху, чтобы перемотать ею бедро, но в этот миг подошла пожилая женщина, схватила его за руки и, коверкая слова, сказала на языке равнин:

— Воин, тут повязки вот у мне. Перевяжу дай.

Виэльди не стал противиться: радует, что имперцы хоть о чем-то позаботились. Женщина промыла рану, приложила к кровоточащему рассечению сложенную в несколько слоев мягкую ткань, затем обычным шерстяным полотном начала туго перематывать бедро. Какой-то отрок увел Беркута, а лекарша забормотала:

— Мы же не… не мы это. Жизнь вели тут просто, они пришагать и кричали и все другое делать…

— Можешь говорить на своем языке, — сказал Виэльди на шахензийском.

— О! Как хорошо! — обрадовалась женщина и затараторила: — Мы здесь просто жили! Велением императора — да снизойдет на него благословение великого Гшарха, — нас сюда отправили: тех, у кого долги перед ростовщиками, тех, кому наказание за что-то грозило. Мы-то никого не трогали, но потом пришли воины из наших. Разграбили какое-то селение, снасильничали и убили дочь… как это называется? — старосты. Они уехали, а расплачиваться нам пришлось… Ох, если б не вы, и не знаю, что бы с нами сделали!

— Ничего хорошего, — бросил Виэльди, и перед глазами возник привязанный к столбу труп.

Женщина наконец закончила перевязку, он коротко поблагодарил ее и, прихрамывая, двинулся к остальным воинам.

Похоронив убитых и разместив раненых в главном доме, талмериды собрались ехать в столицу Нирии. Пленных крестьян отпустили. Все равно выкуп за них не получить — не от кого. Убивать тем более ни к чему: может, хотя бы половина из них в следующем году начнет возделывать землю, а не подастся в разбойники.

— В седло-то взберешься? — подначил Инмо.

— Если нет, ты поможешь, — усмехнулся Виэльди.

В столице княжества все было из дерева: добротные дома и подгнивающие хижины, сараи и заборы, даже мостовые. Интересно, сколько раз город сгорал? Если заполыхает хоть один дом, даже на окраине, это обернется бедой для всей столицы.

Нирийцы, стоявшие в воротах, после недолгих расспросов пропустили талмеридов, и теперь двое из стражников ехали впереди отряда, показывая путь к дворцу правителя.

Горожане, судя по всему, узнавали в чужих всадниках «псов императора» и не просто уходили с дороги — разбегались. Мужчины при этом бросали злобные взгляды, а женщины опускали головы и надвигали платки чуть ли не на глаза. Можно подумать, тадмериды вот прямо сейчас спрыгнут с коней и ринутся насиловать местных дев! Смешно. Хотя и понятно: уже, наверное, в третьем поколении матери пугают детишек не только хитрой нечистью, крадущей непослушных мальчиков и девочек, но и свирепыми степняками, которые вплетают в волосы глаза убитых врагов.

Виэльди завидел юную девицу, которая, казалось, от страха даже убежать не могла и стояла, широко распахнув глаза и прижав ладошки ко рту. Он не выдержал, направил коня на нее, оскалился и рявкнул:

— Бу-у!

Девица завизжала, подобрала подол и ринулась прочь. Виэльди запрокинул голову и рассмеялся, настолько забавно это было..

Дворец князя, как и все здесь, тоже был деревянным. Высокий, увенчанный остроконечной крышей, украшенный тонкой, как кружева, резьбой, он взмывал к ярко-синему небу, а белое облако, если смотреть под определенным углом, казалось насаженным на флюгер.

Один из сопровождающих нирийцев велел подождать у входа, а сам приблизился к стражникам у входа. О чем они говорили, Виэльди не слышал, но спустя несколько мгновений нириец вернулся и сказал:

— Ты можешь войти, рин-каудихо[1], а твои люди пусть ждут снаружи.

— Нет. Четверо моих воинов войдут со мной. Остальные побудут здесь. — На лице нирийца отразилось сомнение, он явно не знал, что делать. Ладно, Виэльди подскажет: — Иди и передай князю: нас будет пятеро. Если же он не согласится… мы вернемся потом, и нас будет куда больше.

Нириец кивнул и ушел, вернулся спустя полчаса или меньше.

— Ты можешь войти, рин-каудихо, — проворчал он. — С теми четырьмя воинами, которых выбрал.

Он выбрал риехото, Деда-говоруна, еще одного бывалого воина и… Сарэнди: уж очень просящим взглядом смотрел приятель.

Князь принял их в большой и полупустой зале: вдоль стен стояли длинные скамьи, а между ними огромное кресло. В нем сухонький старичок в синих шелковых одеждах и громоздком золотом венце казался едва ли не ребенком. Правда, сам Гриар, видать, не понимал, как нелепо выглядит со стороны, и вздернув подбородок, взирал на гостей, будто сокол на грызунов. За его спиной, обнажив мечи, стояли четыре стражника. Князь не потрудился встать навстречу талмеридам, зато небрежно взмахнул рукой и, словно делая одолжение, прошелестел:

— Зачем пришли? Я готов выслушать, но пусть говорит только рин-каудихо.

Да уж, отец не врал, называя Гриара заносчивым стариканом.

Виэльди шагнул вперед.

— Я рин-каудихо. Я буду говорить, но сначала спрошу: почему твои воины не утихомирили твоих крестьян? Почему это пришлось делать нам?