Венди Хиггинс - Сладкое зло [litres]

— Что ты теперь собираешься делать? — спросила я. — Вернешься и будешь работать на отца, как если бы никогда меня не знал?

Он снова вздохнул:

— А чего бы ты хотела?

И правда, чего бы я хотела? Чтобы он бессмысленно соблазнял одну девушку за другой или отказался служить отцу и был убит? Обе мысли вошли в меня, как ледяные стрелы, и насквозь пронзили сердце.

— Тебе придется работать, — задыхаясь, я выдавила из себя эту ненавистную мне истину.

Он ответил мне взглядом, полным горечи.

— Знаешь, что сказал мне отец после того, как я вернулся домой в тот день, когда он тебя увидел? Он сказал, Бог — дурак, раз сделал так, чтобы ты оказалась на моем пути. И был прав.

— Нет, — я скрипнула зубами. — Твой отец был неправ! И откуда ты знаешь, что Бог именно меня привел на твой путь, а не тебя — на мой? У тебя тоже есть предназначение.

Каидан покачал головой и крепко сжал челюсти. Потом, не сводя с меня глаз, он сказал:

— Хочешь знать, почему мой отец выбрал в качестве места жительства Атланту, хотя работа у него в Нью-Йорке? Потому что увлекся этой женщиной, Мариссой. Она владелица сети подпольных борделей в Атланте и связана с международной работорговлей. Ей продают девочек из голодающих семей. И догадайся с одного раза, кому достается вводить этих девочек в курс их новых обязанностей?

Я окаменела и перестала дышать. Внутри меня все сжалось. Для такой боли не существовало слов утешения.

— Марисса называет этих девочек своими племянницами. Та, которую мне привели перед нашей с тобой поездкой, была самой юной из всех, наверняка моложе двенадцати.

Господи.

— Впервые в жизни я отказался. Сказал отцу, что не могу. А знаешь, почему?

Я покачала головой, завороженная его взглядом, а он говорил, быстро и с напором.

— Потому что я не мог думать ни о чем и ни о ком, кроме тебя, и какая ты хорошая, и что ты подумаешь. Это ты повлияла на появление в моей голове мыслей, которых не должно быть у испа! — Он помолчал, поглядел в окно. — Отец не наказал меня, но был в ярости. Теперь он станет за мной следить и меня проверять. Я не могу позволить себе общение с тобой.

Мы долго молчали. Я не хотела его отпускать. Не с этими словами. Но я не понимала, что сказать.

— Кай… Я знаю, что тебе страшно, и что нервы на пределе. У меня тоже так. Но может быть, этот меч — знак, что что-то должно произойти. Что-то хорошее для испов.

Он слушал меня с низко опущенной головой, синие глаза безучастно смотрели на разделяющий нас подлокотник.

— Ты ведь ощутила энергию, когда потрогала рукоятку? — спросил он, взглянув на меня исподлобья сквозь пряди волос. Я кивнула. — Ну, а я — нет. Я недостоин. Какими бы ни были их планы насчет тебя, для меня там нет места. Так что возвращайся к своей сладкой невинной жизни и держись от меня подальше.

— Пожалуйста, — взмолилась я, — не надо меня отталкивать. Мы можем остаться друзьями, и…

Каидан твердой рукой приподнял мой подбородок и посмотрел мне в глаза.

— Мы никогда не сможем быть только друзьями, Анна. Прими это поскорее в свою головку. Не может быть ничего .

Сказав это, он отпустил меня и вылез из машины, а я осталась сидеть, проклиная жжение в глазах и в горле. В боковое зеркало я могла видеть Каидана у наружной стойки регистрации, а ненадолго усилив слух, расслышала, как он говорит сотруднику авиакомпании, что купил билет по телефону вчера вечером и что я лечу впервые в жизни как несовершеннолетняя без сопровождения взрослых. Тот заверил его, что за мной присмотрят.

Каидан поблагодарил сотрудника, вернулся к машине и открыл мою дверь. Я вышла далеко не сразу. Подумала, не устроить ли сцену, но поняла, что не сумею. Он показал мне тоненькую пачку денег и, прежде чем я успела раскрыть рот и возразить, засунул ее в карман моих шорт.

— Ты же раздала всё, что у тебя было, — объяснил он, после чего пошел обратно к стойке регистрации.

Как в туманном сне, помню, что предъявила свои водительские права и получила посадочный талон. После этого мы оба вернулись к машине, чтобы не мешать другим пассажирам, которые уже начали появляться. Мы стояли друг к другу лицом. Неужели так надо? Я рискнула прижаться лбом к его груди. Каидан не оттолкнул меня, как я опасалась, но продолжал держать руки опущенными.

— Тебе пора, — сказал он.

— Погоди! — Я взглянула на него. — Скажи мне вот что. — Я старалась оттянуть время, а мне всю дорогу, и особенно после последнего вечера, не давала покоя одна мысль. — Помнишь, в начале поездки ты мне говорил, что стоит тебе познакомиться с девушкой, и ты почти сразу знаешь, как заманить ее в постель? И… и меня тоже?

Каидан засунул руки поглубже в карманы — я видела, как они согнулись в локте, — и кивнул. Его глаза приобрели при этом опасный дымчато-голубой оттенок.

— Ну, и как? Меня?

— Давай не будем об этом. — Его голос звучал совсем тихо.

— Скажи мне. Пожалуйста.

Он стал вглядываться в мое лицо, особенно пристально рассматривая родинку. Облизал губы, стиснул челюсти. И, наконец, заговорил:

— Хорошо. Мне достаточно было сделать так, чтобы ты поверила, что я тебя люблю.

Я закрыла глаза. Мне было больно — ведь в глубине души я понимала, что уже успела поверить в его любовь. Синдром хорошей девочки в крайне злокачественной форме.

Получается, все, что происходило между нами в этой поездке, для него было просто игрой? А я — всего-навсего очередная дуреха, имевшая неосторожность в него втюриться? Я помотала головой — не могу поверить! Он взглянул на меня еще раз, я поняла это как приглашение задать следующий вопрос, и, решившись, прошептала:

— Как бы мне хотелось хоть раз увидеть твою цветную ауру!

— Ну, а я рад, что ты этого не можешь. И хотел бы никогда не видеть твоей.

Не зря он говорил, что правда может ранить намного хуже, чем любая ложь.

Глубоко вздохнув, я повернулась, подхватила сумку и, не оглядываясь, зашагала к аэропорту.

Если бы я не знала наверняка, что это не так, то могла бы поклясться, что Патти видит эмоции и читает мысли. Может быть, это приходит с материнством. На полпути из аэропорта домой она уверенно сказала:

— Ты в него влюбилась.

Я могла только кивнуть.

— Тебе больно. Мне не следовало тебя отпускать.

— Нет, я рада, что поехала, и не хотела бы сейчас отыграть назад. Так было нужно. И потом, — я попыталась улыбнуться, — всякому подростку положено пережить безответную любовь.

— Безответную? — Патти удивленно подняла брови. — Этот мальчик — когда я говорила с ним, мне не показалось, что ты ему безразлична. Вероятно, ты не одна сейчас мучаешься.