Венди Хиггинс - Сладкое зло [litres]

Мужчина, как призрак, двинулся вдоль веранды в нашу сторону, и все, кроме меня, отступили на шаг назад.

— А тебя непросто найти, — прорычал он грозным басом. — Что, нет мобильника?

— Нет, сэр. — Я на самом деле вовсе не боялась и даже с трудом удерживалась, чтобы не улыбнуться. Но на других испов он хотел произвести — и произвел — устрашающее впечатление. Его глаза смотрели только на меня, как бы больше никого не признавая.

— Человек, который с тобой, — он кто?

Не понимая, сколько следует ему сообщать в присутствии остальных, я ответила осторожно:

— Парень из моей школы.

Новый рык, и тут же, как будто по сигналу, на веранде показался Джей со стаканом в руке. Он спустился по ступенькам к нам, остановился, и на его лице и в ауре сменилось несколько эмоций, последней из которых был страх.

— Джей, это мой отец. — Лучше побыстрее задушить это в зародыше. Страх отчасти приутих, к нему добавилось удивление, и Джей сумел улыбнуться.

— Ой, да… здравствуйте, сэр.

— Рад тебя видеть, Джей, — тихим голосом сказал отец. — Езжай-ка домой. Спокойной тебе ночи.

У Джея остекленели глаза. Отец влиял на него! Я почувствовала обиду за Джея, хотя его не принуждали ни к чему дурному.

— Ага, то есть да, сэр. Сейчас же еду. Рад был познакомиться. Марна, твой напиток. — Он подал Марне стакан, и они застенчиво посмотрели друг на друга. — Ну, спокойной ночи всем!

Джей махнул рукой и исчез. Все глаза снова устремились на отца, и я решила, что должна представить ему остальных.

— Отец, это Марна, а это ее сестра Джинджер, они дочери Астарота. — Отец кивнул, и девушки потупились. Лица у них словно окаменели. — Копано, сын… Алоцера? — Копано кивнул — правильно. — Это Блейк, сын… прошу прощения, не могу вспомнить имя.

— Сын Мельхома, сэр, — с легким поклоном сказал Блейк, не поднимая глаз.

— А это Каидан…

— Сын Фарзуфа, — закончил за меня отец и со зловещей улыбкой смерил Каидана взглядом. Надо отдать должное Каидану — он выдержал этот обвиняющий взгляд, не обделавшись на месте от страха, а лишь почтительно кивнул и опустил глаза, как и все остальные.

Я хотела положить руку отцу на предплечье, чтобы он немного смягчился, но этого не потребовалось — отец перевел суровый взгляд с Каидана на меня.

— Пойдешь со мной, дочка. Пора тебя учить.

Мяч был на отцовской стороне поля, и я с нетерпением ждала, когда же он заговорит. Видеть его за рулем обычной взятой напрокат машины было как-то странно — слишком нормально, что ли? До смерти хотелось рассказать ему о наследстве сестры Рут. После десяти минут молчания я забеспокоилась. Когда у меня начало подрагивать колено, отец накрыл мою руку своей и сказал:

— Знай, что я люблю тебя, Анна.

— Я знаю.

Но в его голосе слышалось что-то зловещее.

— Просто не забудь.

Он снова положил руку на руль, и мне стало страшно.

— Я хотел позвонить тебе сразу после освобождения, но это не всегда безопасно. — Он говорил с серьезным выражением лица, не отрывая глаз от дороги. — Лучше было разузнать обстановку на месте и поговорить лично. Расскажи мне, как у тебя прошло с той монахиней в монастыре.

При мысли о том, чего мы никогда не узнаем, у меня упало сердце.

— Мы не успели. Она умерла вечером того дня, когда мы с тобой встречались. Но она оставила мне одну вещь… рукоятку меча без лезвия.

Машина слегка вильнула. Я продолжала говорить.

— Каидан думает, это Меч Справедливости.

Отец резко вывернул руль, так что машина съехала на обочину, и ударил по тормозам. Я схватилась за ручку дверцы, ремень безопасности натянулся. Когда мы остановились, я огляделась вокруг, но никаких машин за нами не было. Отец повернулся на сиденье, посмотрел на меня бешеными глазами и потребовал:

— Опиши его.

Я рассказала ему, как выглядит меч и что произошло, когда сначала Каидан, а потом я к нему прикоснулись. Несколько долгих мгновений он пожирал меня все тем же безумным взглядом, а потом громко хлопнул в ладоши и вскрикнул:

— Да!

Я подскочила от изумления. Наверное, я что-то упустила, потому что мне самой при мысли о рукоятке почему-то не хотелось прыгать и вопить от радости. Но тут очевидный восторг отца передался и мне.

— Что-то назревает. Что-то большое. Я не знаю, что именно, но ангелы собираются тебя использовать. Моя маленькая дева-воительница.

Дева-воительница? Я? Но это смехотворно!

— Как ты думаешь, что я должна буду делать?

— Пока ничего, малышка. Сначала тебе многому надо научиться. Я хочу, чтобы ты могла себя защитить, когда меня нет рядом. Возможно, в какие-то моменты ради собственной безопасности тебе придется делать вещи, которых ты не любишь. В том числе как минимум казаться работающей. — Он окинул меня критическим взглядом. — Для начала, вид у тебя все еще естественно-простодушный и нежно-невинный. Как ни неприятно мне это говорить, тебе, вероятно, надо стать злее. И знать свою дозу спиртного. Я не хочу, чтобы ты оказалась в ситуации, где нужно пить, и не умела вовремя остановиться.

— Как я этому научусь?

— Будешь пить. Под моим наблюдением. Мы определим, с какой дозой ты можешь справиться за некоторый период времени, и ты попрактикуешься в самоконтроле, чтобы сохранять ясность сознания и не пьянеть.

Мое сердце бешено заколотилось о ребра.

— Сегодня же ночью и начнем? — спросила я.

Повисла жуткая тишина. Потом отец прочистил горло и сказал:

— Нет. Завтра.

Он вывел машину на дорогу и нажал на газ. Только тут я заметила, что мы, оказывается, едем в Картерсвилл. Отец вез меня домой! Мне с невероятной силой захотелось его обнять. Я усилила зрение и осмотрела деревья вдоль дороги. Никого не было видно, поэтому я обвила руками его могучую шею и крепко к нему прижалась, положив голову ему на плечо. Он сипло засмеялся — я чувствовала, как сотрясается его тело, — и, держа руль одной рукой, другой похлопал меня по плечу.

— Только не забывай, — повторил отец, — что я тебя люблю.

Интересно, подумала я, почему он так настойчиво об этом просит? Разве может он сделать что-то такое, что заставило бы меня усомниться в его любви?

Той ночью, выглянув из окна спальни, я и не увидела ни луны, ни звезд. Тяжелые, серые, будто зимние облака заволокли все небо. Было так зябко и жутко, что я заперла дверь изнутри.

Я приготовилась ко сну, стараясь не потревожить Патти, у которой выдался трудный день. Она вообще тяжело переносила некоторое ослабление своего авторитета, начавшееся после моей встречи с отцом. Ее слово больше не было законом во всех случаях, потому что существовала грозная опасность, от которой даже она не могла меня защитить. И Патти оставалось только надеяться, что она правильно меня воспитала.