Дэн Вилета - Дым

От них поднимается легкий дым, игривый и странно-приветливый, будто он приглашает присоединиться к этой игре.

Обстановка меняется, когда начинает действовать третий бродяга. Он вскарабкался в вагон позже остальных, через несколько часов после начала путешествия — поджидал поезд на самом крутом подъеме. Ливия ему неинтересна. Он хочет есть. Куры, едущие с ними, помещены в два больших ящика — достаточно прочных, чтобы отвадить воров, но с отверстиями по бокам, чтобы птицы не задохнулись. Сквозь отверстия видны только перья, порой — кроваво-красный клюв, высунутый в дыру, да дюжина немигающих глаз. Птицы втиснуты плотно, сидят буквально на головах друг у друга, кудахчут, дерутся за пространство и воздух. Бродяга просунул в одно из отверстий два пальца. Его лицо обветрилось, в морщинах запеклась сажа. Глаза глубоко посаженные и такие светлые, будто их обесцветили.

Он ловит что-то и тянет наружу; между его пальцев зажата куриная лапа. Бродяга продолжает тянуть, пока за бледно-розовым хрящом не показывается клин тонких белых перьев. А потом лапа застревает: отверстие слишком узко.

Поначалу Томас думает, что оборванец намерен отрезать ногу. Но по-видимому, у него нет ножа. Поэтому он продолжает тянуть, темное лицо от напряжения становится еще темнее. Аккомпанементом для его усилий служит клекот обезумевших кур.

Когда появляется кровь, он начинает дымить, и когда его дым долетает до двух других пассажиров, все, что есть темного в их душах, поднимается. Так собака откликается на зов хозяина. Они снова поворачиваются к Ливии, снова принимаются поддразнивать ее, но теперь их насмешки звучат по-иному, в них слышится что-то опасное и требовательное, и слова с каждым разом становятся грубее.

— Не хочешь к нам подойти, сладкая? — все повторяет один. — Мы тебе кое-что покажем.

— Это твой парень там лежит? — перебивает его второй. — Видок у него совсем никудышный. Что за радость тискаться с дохляком?

Ливия смотрит на Томаса — неприступным, высокомерным взглядом. Должно быть, этот взгляд означает, что ей страшно. Она не просит его о помощи. Но Томас уже на ногах. Дым, плавающий в вагоне, помогает ему, придает сил. Томас вдыхает его, вспоминает знакомые ощущения; смотрит, как его тело отвечает синеватыми струйками. В то же время он старается не вдохнуть лишнего. Если чересчур разозлишься, не сможешь думать.

— О, посмотрите-ка, вот так кавалер. Прям настоящий маленький рыцарь. Правда, позабыл где-то свои доспехи!

— Не, — говорит его приятель, — зачем ему доспехи? Вон у него какая защитница! Что скажешь, хиляк? Садись давай, а мы поможем уломать твою девчонку.

Томас ничего не отвечает, опираясь о плечи Ливии. Краем глаза он следит за тем, как третий пассажир ощипывает окровавленный кусок курятины. Тем временем равнина сменяется пологим подъемом. Ухо Ливии прямо у него перед губами, чистое снаружи и ярко-черное внутри от угольной пыли. Тело девушки дрожит у него под руками, а может, это он дрожит и невольно сотрясает ее.

— Я слишком слаб, чтобы драться с ними, — шепчет Томас ей в ухо, — но если мы останемся, у меня не будет выбора.

Ливия на мгновение оглядывается на него. В ее глазах вопрос: почему?

— Дым, — поясняет он. — Я не такой, как Чарли.

Говоря это, он успевает понять, что боится драки с этими бродягами не из-за своего непременного поражения. Он боится исчезнуть, боится раствориться в дыме, как было во время схватки с Джулиусом. Однажды, думает Томас, он просто не сумеет найти дорогу назад.

Но Ливии все это объяснять не нужно. Она уже поняла главное: им надо сойти с поезда.

— Когда? — спрашивает она.

— Сейчас.

Томас прислушивался, выжидая, когда паровоз доползет до вершины холма. Когда поезд потеряет скорость, втягивая наверх дюжину вагонов. Он услышал это даже не ушами, а телом, ощутил перемену в вибрации, передающейся по цепочке вагонов подобно сплетне: от стального колеса — к валу, от вала — к муфте, от муфты — к деревянной обшивке.

Сейчас.

Томас толкает Ливию обеими руками, опасаясь, что она упустит время, — возможно, слишком резко. И видит, как она неуклюже выпадает в открытый проем. Волосы Ливии взмывают на ветру, и она исчезает из виду.

Но Томас не может последовать за ней — бродяги пытаются помешать ему, хотя и неумело. Томас уворачивается от руки одного из них, перескакивает через ногу другого и выпрыгивает из вагона. Он проезжает через какие-то колючие ветки, потом на него налетает земля. Удар приходится в плечо; у Томаса вышибает дух. Он кубарем катится по откосу, поросшему косматой травой. Мир превращается в карусель, и при каждом обороте на бедра, локти, колени обрушиваются новые удары.

Можно сказать, что им повезло. Там, где они спрыгнули, склон довольно пологий, а на кустах, тянущихся вдоль путей, нет шипов. И все равно ветки разодрали одежду и кожу. Падение заканчивается через шесть или семь ярдов: их встречает пересохшая канава. Томас, еще не пришедший в себя, оглядывается и видит Ливию, сидящую на земле неподалеку от него, всю в грязи, с разбитой до крови губой. Она встает рядом с Томасом, потирая плечи и шею. Томас ожидает, что Ливия спросит о его самочувствии: не открылась ли рана, нет ли переломов.

— Глупо, — говорит она. — Надо было подождать более крутого подъема.

Томас пытается ответить, но ему не хватает воздуха.

— До Лондона далеко? — спрашивает Ливия.

Он глотает воздух и отплевывается.

— Не знаю, — наконец выдавливает он. — Вряд ли.

— Тогда вставай. — Она отряхивает платье. — Нужно найти воду. Я хочу умыться.

Ливию не отговорить. Разве это важно, пытается растолковать ей Томас, какие они — грязные или чистые? В Лондоне все грязные. В таком виде проще слиться с горожанами. Можно плюнуть пару раз на носовой платок и стереть кровь, раз она так мешает. Но девчонка непреклонна — только бросает мрачные взгляды в ответ на его слова. Есть в нем что-то такое, отчего она злится. Томасу это вполне понятно. Она его тоже чем-то злит.

Через полчаса Ливия находит ручей. Они идут на юг по едва намеченной тропе, стараясь не упускать из виду железную дорогу. Солнце уже опустилось низко. Небо прояснилось и льет на землю яркий и чистый свет, в котором каждая травинка наливается многоцветной радугой. Трудно поверить, что они вышли из тьмы утром этого дня. Семь часов дневного света, и восхищение миром уже померкло в Томасе. У него все болит: голова, спина, разбитые колени и локти. Посреди пустого поля сидит одинокая ворона и наблюдает за тем, как он ковыляет мимо.

Ширина ручья — около трех футов, глубина — никак не больше фута. Моста не видать, но через поток перекинуто упавшее дерево. Ливия забирается на него, садится на корточки и обращает на Томаса требовательный взгляд.