Дэн Вилета - Дым

Этот человек отличается от всех. Он двигается быстро, но в то же время не желает выдавать свою поспешность. Ему за пятьдесят, есть лысина, шея кривая, отчего его подбородок склонен к плечу. Но не это притягивает взгляд Томаса, а другое — что именно, он понимает только после того, как странный человек скрывается в проулке сбоку от церкви. Все, кто шел мимо них, все, кто наблюдал за тем или иным зрелищем на площади, рано или поздно куда-нибудь сворачивал, хотя бы на секунду. В этом повинен дым: это он звал их, когда они проходили, притягивал их к себе, и они не могли устоять, как не могут устоять перед притяжением солнца небесные тела. Идущий быстрым, целеустремленным шагом, не обращающий внимания на призывное пение сирен порока, этот человек — человек с кривой шеей — единственный, кто ни разу никуда не свернул.

Он ест леденцы.

Другого объяснения нет. Но что-то еще грызет Томаса: воспоминание о том, что случилось до открытия леденцов.

— Чарли, — вдруг восклицает он, пробудив Ливию от дремы. — Однажды он сказал мне, что видел ангела. Видел здесь, на рыночной площади. Ангела с кривой шеей.

Ливия смотрит на Томаса в полном недоумении, а он вскакивает на ноги и бежит к проулку. Но человека и след простыл.

— Он для нас важен?

— Чарли считал, что да, — отвечает Томас. — И вообще, это просто совпадение. Этого человека видели дважды на одном и том же месте. Должно быть, у него здесь какие-то дела.

Вскоре Томас и Ливия покидают ступеньки церкви, вспугнутые респектабельно одетыми господами, которые пересекают площадь в ландо с золотыми буквами и короной на боку. Их четверо плюс кучер в ливрее; и все четверо — явно джентльмены, с нежной белой кожей и причесанными усами, их можно принять за представителей другой расы.

— Кто это такие? — шепчет Ливия, когда они останавливаются в проулке. — Судьи? Нас разыскивают?

Томас читает надпись на экипаже: «ТЭЙЛОР, ЭШТОН И СЫНОВЬЯ, ИНЖЕНЕРЫ». И тут же испытывает огромное облегчение.

— Нет. Они занимаются городской канализацией. — Он наскоро пересказывает Ливии то, что несколько недель назад объяснял им Ренфрю: — Это либералы. Социальные первопроходцы. Они хотят очистить Лондон и начинают с выгребных ям. — Он пожимает плечами. — Ренфрю и нас призывал к этому. Встать под их знамена. Но не сказал нам, что они приезжают сюда за пороком, не имея денег на сигареты.

— Возможно, мы несправедливы к ним. — Ливия провожает взглядом ландо, которое выкатывается с площади. — На вид вполне честные люди.

— На вид они чистые, Ливия. Только и всего. — Он опять пожимает плечами и тянет ее за локоть обратно к церкви. — Я умираю с голоду. Давай поищем еды.

Второй раз за день Томас перебирает свое имущество и прикидывает, что можно продать. Перочинный ножик? Или куртку? Нет, иначе ночью ему придется туго, если они опять будут ночевать под открытым небом. Или сигареты, которые он выбросил, а Ливия подобрала? Говорят, что они стоят целое состояние. Но кто в Лондоне станет покупать грех? Здесь он бесплатен, как воздух, которым все дышат.

С лотков на площади продают только сырое мясо и овощи, да еще рыбу, такую вонючую, что даже местные жители обходят ее стороной. Ливия и Томас наугад выбирают улицу, идя вслед за парой трубочистов: либо эти двое — величайшие грешники, либо они не успели смыть с себя копоть, сопутствующую их ремеслу. Запах приводит Ливию и Томаса в пекарню. За перочинный нож они получают две буханки черствого белого хлеба и дюжину булочек. Завернув за первый же угол, они набрасываются на булочки, но их замечают беспризорники и начинают так настойчиво выпрашивать хлеб, что приходится спасаться бегством.

Так они и плывут по улицам, странники в странном мире. Город вокруг них работает, говорит, ищет удовольствий. Он чем-то похож на школьный коридор во время перемены или на праздничную ярмарку в зажиточной деревне. Только здесь каждое взаимодействие — каждое произнесенное слово, каждая монетка, перекочевавшая из рук в руки, — это балансирование на краю пропасти, и настроения могут перемениться с первым порывом ветра. Томас и Ливия бредут через споры, через опьянение, через смех, огибают разлив похоти — целующуюся парочку: ее руки засунуты ему под куртку, голое бедро обнажилось на холоде. И на каждом шагу дым обращается к Томасу дюжиной разных голосов.

Как и любая случайность, это происходит внезапно и без предупреждения. А может, вовсе это и не случайность, а нападение, хорошо отрепетированное и исполненное с блеском. Шайка уличных мальчишек (те же, что выпрашивали хлеб? другие?) отделяет Томаса от Ливии, толкает его к стене, а Ливию — на целующуюся парочку. Она теряет равновесие, и все трое валятся на дорогу. Еще в падении парень обшаривает карманы Ливии в поисках монет, но обнаруживает то же, что и Томас днем ранее: под бесформенной курткой скрывается нечто более мягкое, чем тело мальчишки-подростка. Парень ухмыляется, выпутывается из юбки своей упавшей партнерши, проводит языком по лицу Ливии, подскакивает и исчезает, волоча за собой девицу, чьи нарумяненные щеки алеют поддельным здоровьем. И все это длится секунду или две, пока Томас протискивается через поток прохожих, позабыв о хлебе, упавшем в лужу. Он подбегает к Ливии, падает на колени, видит, что голова у нее странно запрокинута набок, а шея выгнута. В страхе он хватает ее за подбородок обеими ладонями. Едва он касается Ливии, как из ее кожи выстреливает струя дыма, темно-зеленого и густого. Его кожа отвечает тем же. Они замирают. Лица их соединяет вихрь дыма, такого плотного, что они не видят друг друга. Первой опоминается Ливия, стряхивает с себя его руки, лягает по ногам, спеша отодвинуться.

— Никогда не смей прикасаться ко мне, слышишь! — кричит она, все еще истекая предательским дымом.

И она бегом скрывается из виду.

Томас ищет Ливию, боясь найти ее, боясь не найти ее. Все улицы, кажется, окутаны ее запахом — запахом персиков и дыма. В каждой девушке, что торопится по своим делам, он видит ее лицо. В сумерки он возвращается к церкви. Ливия уже там — сидит на верхней ступени, обхватив руками колени; на бледном лице застыли усталость и стыд. Она чуть ли не до крови стерла кожу, отмываясь от сажи. Спазмы дыма все еще вылетают у нее изо рта, словно черная рвота, прерывистая и неудержимая, сотрясающая все тело с головы до пят. Томас проходит мимо Ливии и садится позади нее, борясь с ознобом вернувшейся лихорадки. С неба сыплется холодный мелкий дождь, подталкивая их к близости, такой же, как прошлой ночью, когда они слились — плечо к плечу, бедро к бедру. Они игнорируют этот призыв и сидят в нескольких ярдах друг от друга. И даже на расстоянии Томас не может забыть о ее дыме, чувствует, как его струи дотягиваются до него, проникают до самых костей. Словно он создан для того, чтобы пить ее грех.