Дэн Вилета - Дым

— Мой отец убил человека, — сипло говорит он и с ужасом различает в собственном голосе нотку гордости. — Мне сказали, что я тоже этим закончу.

Священник осушает чашу.

— Хм. Ну, в таком случае я поговорю с вашим ангелом. Выясню, не согласится ли он познакомиться с вами.

Томас со священником находят его в звоннице, где он очищает от плесени большой бронзовый колокол.

— Мы звоним в колокол по выходным, — поясняет священник, пока они поднимаются по узкой лестнице. — Но в последнее время он зафальшивил. Из-за грязи. — Они выходят на крошечную площадку. — Ваш ангел выполняет для меня кое-какие работы. Зовут его Грендель. Тобиас Грендель. Эй, Грен, вот этот паренек хочет познакомиться с тобой. Говорит, что он буйный. Но мне кажется, что сердце у него хорошее. Ладно, оставлю вас вдвоем. Поболтайте. Захотите промочить горло — кричите. Пока!

Шаги священника затихают в глубине лестничного пролета. Томас неожиданно для себя оказался наедине с тем, кого искал. И не знает, что сказать.

Человек по фамилии Грендель продолжает оттирать бок колокола грязной тряпкой, но при этом застенчиво поглядывает на Томаса. Кривая шея придает ему подобострастный вид, навсегда обрекая на то, чтобы сгибаться перед равными.

— Так в чем дело? — говорит Грендель после того, как молчание растянулось на добрый десяток секунд. Голос у него тихий и ласковый, с легким, приятным акцентом. — Что-то не так?

Томас качает головой и подходит ближе.

— Вы были на площади во время казни, — наконец говорит он, не зная, с чего начать. — В начале декабря. Когда вешали одну женщину. Вся площадь была черной от дыма.

Грендель кивает, но в его глазах проступает смутный страх.

— Один вы не дымили.

Томас вытягивает руку с растопыренными пальцами, хватается за воротник мужчины и выворачивает его, остро осознавая, насколько грубо он себя ведет. Из-за наслоений сажи некогда белая ткань стала почти черной. Но внутри, под воротником, она серая. Все сажа, налипшая на нее, осела снаружи: это грех города, всосанный из стен и воздуха.

— Где ты берешь леденцы?

— Леденцы, — повторяет Грендель, мелко дрожа.

— Не разыгрывай дурачка.

— Мне дает их священник.

— Священник только что сказал, что получает в год всего две штуки и меняет их на вино.

— Я их нашел, — съеживается Грендель.

— Нашел? Столько, что не задымил, даже когда женщина болталась в петле?

Томас мотает головой; в нем растет непонятное для него самого чувство. Что-то вроде страха. Или, скорее, благоговения, тисками охватившего сердце. От этого в нем рождается дым, йодистый фонтанчик, который он старается направить прямо в лицо странному человеку. Дым окутывает Гренделя, осыпаясь сажей на плечи и шею, но его простое, честное лицо совершенно не меняется.

В таком положении и застает их Ливия. Должно быть, она ушла с лестницы, когда ее позвал священник. Ливия расстроена, сердита, напугана тем, что Томас долго не возвращался. Но даже в таком состоянии она не приближается к нему.

— Чарли не появился, — шипит она. — Ко мне приставал какой-то нищий, клянчил денег. — И потом: — Что ты делаешь с этим человеком?

При этих словах Томас вспоминает, что до сих пор держит Гренделя за воротник. Пальцы другой руки стали влажными — он только что совал их Гренделю в рот, охотясь за спрятанными леденцами.

— Он не дымит, — говорит Ливии потрясенный Томас в попытке объяснить свое поведение. С одной стороны, ему хочется опуститься перед ангелом Чарли на колени. С другой — он зол оттого, что выглядит таким дураком.

Ливия выслушивает его с каменным лицом и наконец заговаривает, обращаясь не к Томасу, а к ангелу:

— Вы перепуганы.

Потом она делает то, чего Томас никак не ожидал. Он не подозревал, что Ливия способна на подобное великодушие, во всяком случае не здесь и не сейчас, когда ее губы все еще черны от сажи.

Она проходит мимо Томаса и обнимает ангела.

Тот нервно хихикает. А потом начинает плакать.

Он приглашает их к себе, этот Грендель.

— Да, меня зовут как то чудовище, — говорит он. Говорит весело, потому что Ливия держит его за руку.

Это она подвигла его на гостеприимство. Ливия прониклась к Гренделю такой симпатией, что это приводит Томаса в полное замешательство. Почти в самом начале она заявила Гренделю:

— Вот если бы мой отец встретился с вами! Когда был моложе. — И еще: — Он пытался быть таким, как вы. Точь-в-точь таким.

Но Грендель лишь взволнованно отмахивался от похвал, пока Ливия не оставила эту тему и не начала рассказывать об их путешествии в Лондон и о том, что они ждут друга.

— Его зовут Чарли, — объясняет она. — Чарли вам понравится. Он всем нравится.

При этих словах она встречается взглядом с Томасом — единственное за весь вечер проявление их общей тревоги.

Грендель живет в получасе ходьбы от площади, рядом с рекой. Ночь уже давно опустилась на город, и дорога полна опасностей. Их осаждают попрошайки, распутные женщины, фонарщики с коптящими факелами. Кто попросит два пенса, кто предложит проводить до дома.

Чем ближе они к жилищу Гренделя, тем сильнее становится запах города: смесь тухлой требухи, грязи и гнилых вод Темзы. Дом, к которому подводит их Грендель, пережил пожар и добавляет к зловонию запах холодного мокрого пепла. Выглядит он необитаемым, но Грендель ведет их через боковую калитку в треугольный дворик, а затем — к покосившемуся флигелю, нависшему над самым берегом. Внутри — ряд низких комнат; в двух выбиты оконные стекла, в третьей обрушилась стена, и обломки поросли толстым слоем мха. Несмотря ни на что, остальные помещения выглядят почти уютно, есть нарядный кухонный стол и старинный каменный очаг, к растопке которого немедленно приступает Грендель.

Прежде чем подростки успевают отбросить смущение и завести беседу с любезным хозяином, слышатся усталые шаги: кто-то медленно поднимается по лестнице. Грендель вскакивает, чтобы открыть дверь. Входит женщина в измазанных илом сапогах, с ведром, полным воды — густо-коричневой, неотличимой от грязи. Руки ее по локоть покрыты буро-зеленой тиной. Высокая, она до того худа, что кажется изможденной; костистое лицо обрамлено седыми волосами. Пока женщина взирает на нежданных гостей, ничуть не тронутая пояснениями Гренделя, вода в ведре вскипает, из нее высовываются клешни, а потом и судорожно подрагивающий панцирный хвост.

— Кто бы мог подумать, — замечает Томас. — У ангела есть жена. И она ходила на рыбалку.

На это она улыбается — непривычной для себя, неловкой, смущенной улыбкой, ополаскивает в глубокой раковине несколько раков и начинает готовить ужин.

В тот вечер Грендель сидит с ними допоздна и рассказывает о себе, о том, что он болен.